Дамело любит джунгли, пусть белые и зовут их зеленым адом. Для белого человека эти леса лишь змеиное кубло, где тела ядовитых тварей перепутаны с шипастыми лианами. Ад к аду, преисподняя к преисподней. Миктлантекутли не пугает, а смешит ангельская диверсия: надо же, Тата Первая додумалась — оставить на вершине Горы Дьявола источник милосердия в надежде сделать геенну добрей и краше.

Краше — возможно. Но не добрей. Над Миктланом возвышается не просто утес, на плоской вершине которого сидит и смотрит в долину мрачный, непредсказуемый, будто ливневая туча, владыка преисподней. Это дом богов, сказали народы древние и молодые, навахо и пемон, коса и тиграй. Здесь обитают боги, а богам подавай зрелище, подавай драму и экшн, трагедию и хоррор, высокий и низкий жанр, чтобы пекло в груди и слезы застилали глаза. Им не смешны ситкомы и не интересны мыльные оперы — они жаждут для людей настоящих опасностей и мучений, слез, пота и крови, а не бутафорских заменителей.

И вам, ангелы, точно так же подавай истинную боль — только ее вы считаете ходовой валютой при покупке прощения.

Дамело бредет, не чуя земли под ногами, представляя, как между дьявольской пустыней и ангельской сельвой людям выпадет несколько веков благоденствия, хороших, сытных времен. О них станут слагать легенды, петь песни о рае на земле, о том, как смертные заважничали и разгневали богов, хотя ни черта они не разгневали, просто ангельская милость достигла критической массы и затопила долину смерти полной жизни сельвой. А там, где слишком много жизни, смерть снимает особенно обильную жатву. Жнивье смерти, вот что вырастет на месте мертвой долины. И от него, владыки Миктлана, смена эпох в аду зависит не больше, чем от того же Супайпы.

Кстати, как он там, старина Супай, допер ли в свои края подаренного ему грешного шринка, а если допер, то приспособил ли к делу?

Отличная тема для светской беседы. Взять бы да спросить у бога Солнца: давно видел моего коллегу, инкского сатану? Его Супайпа Васин, дом дьявола, верно, стоит и процветает — и у меня тоже такой будет, ведь правда же? Сырые, топкие джунгли — вместо пыльных, каменистых падей; бешено прущая из земли жизнь, непрерывно пожирающая саму себя — вместо солончаков, где и живое притворяется мертвым, чтобы выжить?

Тяжкие и одновременно успокаивающие мысли Дамело развеивает вопль:

— А ну стоять, сволочь! — И Последний Инка с трудом удерживает себя от трусливого бегства. За что ему это? Что он здесь делает? Один взмах крыльями, черными в синий отлив, огромными, словно у вымершего аргентависа — и князь этого ада уже у черта на куличках, на другом конце геенны, где нет ни Инти, ни Мецтли, ни влюбленного сопляка Ицли, из которого Миктлантекутли почему-то должен воспитать себе помощника, полноценного духа лжи, черного цицимиме.

Должно быть, Дамело сошел с ума, когда решился на такое. За кого ему отвечать, начинающему сатане, когда он и за себя-то не в ответе? К тому же Ицли не в силах расстаться с партнером: они скованы цепью покрепче ржавого недоразумения, на котором демон волочет по каменной сыпухе свою жертву. Шагающую враскоряку, на каждом шагу норовящую завалиться набок, измученную морально и физически, если, конечно, считать физическим телом то, что оставлено грешнику для мучений. Кем оставлено? Подсознанием грешника и его некстати очнувшейся совестью.

Этот оставил от себя одну только задницу. Видать, ужасно за нее при жизни боялся. Вот в аду она и получает за все шалости и подлости, совершённые ее владельцем наверху, в мире живых. Владыке преисподней нет дела до чьих бы то ни было задниц, явных фобий и тайных желаний, ему надоело приноравливаться к поступи полудохлого Банбери, которому давно пора перестать колебаться в самом важном из всех вопросов.

— Димми, — зовет он друга, впервые решаясь просить у того совета. А может, и помощи.