И гости хохочут, так беззаботно, как могут смеяться только боги, которым что день, что год, что век — всё едино.

Владыка Миктлана садится на корточки перед бедолагой, загремевшим в ад за несовершённые преступления. Несмотря на отсутствие реальной вины, у парня нет надежды на оправдание, на прощение, на исправление. Преисподняя превратила его в мстительного демона, со временем, подымай выше, сделает из него дух лжи, сосуд беззаконий, высший адский чин. И займет он свое место подле князя ада, которому положено иметь прорву помощников и приспешников. В одиночку Миктлантекутли нипочем не справится. Над Миктланом — целый мир людей-бомб, не успевших взорваться.

— Я назову тебя Ицли, — говорит владыка Миктлана, положив руку на голову первого из палачей. Волосы под его ладонью жесткие от каменной крошки, сухие от пыли, колкие, точно прошлогодняя трава, точно звериная шерсть.

Довольно с него зверья. Ему нужен кто-то достаточно умный и подлый, а лучше нечеловечески умный и подлый, чтобы, опираясь на него, переиграть богов. И нужно, чтобы подпорка не предала, преломившись в самый ответственный момент. Чтобы этого не случилось, придется заронить в эту голову стокгольмский синдром, а лучше — синдром по имени Дамело Ваго.

* * *

Когда трое богов покидают заброшенное, будто взрывом покоцанное здание и выходят наружу, Мецтли изумленно свистит:

— Нифига себе Зону ты отгрохал!

Это МНЕ ее отгрохали, хочет возразить владыка Миктлана. Не столько, впрочем, владыка, сколько заложник. Ничего не контролирующий и ни в чем не уверенный.

Может, воображение грешников создало унылый, поистине адский пейзаж — а может, валун, сброшенный Дамело с утеса. Вокруг простирается город-призрак, наполовину ушедший в землю. Словно его накрыло оползнем, по улицам протекла каменная река, снося хлипкие постройки, затапливая крепкие, и город стоит на камнях и костях. Хотя какие кости могут противостоять каменной лавине? На костяном крошеве стоит этот памятник дьявольскому гневу.

Впервые Миктлантекутли решается на обзорную экскурсию по своей геенне, да вдобавок с двумя… туристами. Раньше никто не напрашивался: а давай посмотрим, как ты устроился на новом месте! И к себе не приглашали: заглядывай, мол, по-соседски, по-божески, пива выпьем, за жизнь-за смерть поговорим. Вот интересно, остальные боги сидят по своим вотчинам, охраняя наделы, врученные им — кем? Мирозданием? Отцом предвечным? Дилером божественного покера? Последнее верней всего, и Дамело всерьез намерен применить фундаментальную теорему покера на практике: он заглянет в карты к другим игрокам. Ну или сделает вид, будто выведал расклад.

Это будет крайне занимательная экскурсия, крайне. Смотреть почитай что нечего: вокруг кварталы домов с вынесенными дверьми и выбитыми окнами, под ногами мусор, когда-то бывший честно или нечестно нажитым добром. На земле, на крышах зданий, на остовах мертвых деревьев, на всем слой пепла, ласковый и коварный, словно тополиный пух: в него хочется погрузить руки, хочется зарыться в него лицом, но попробуй вдохни — и гладящая кожу ласка разъест тебя изнутри.

И так до самого горизонта, до Горы Дьявола, мертвого подобия Ауянтепуи. Лишь тонкая жемчужная нить Водопада Ангела оживляет темную громаду Горы. Князь ада сам немного ошарашен тем, что с его престола низвергается целый водопад, рассеивая над сухой долиной животворный, хоть и промозглый туман. Он представляет, как через века орошения здесь поднимутся дождевые леса, ловящие и пьющие сырой воздух, непроходимые, темные и душные, точно его родная сельва. Один-единственный источник милосердия, один-единственный ангел на вершине горы — и долина смерти превращается в не менее жестокую сельву.

Дамело любит джунгли, пусть белые и зовут их зеленым адом.