Возвращение в Симбирск для Павла Дмитриевича означало, что его снова будет утеснять враждебное окружение, которое слегка подзабыло о его существовании, но теперь с новой силой примется облаивать и покусывать несчастного подпоручика, которому на роду было написано страдать за проявленную им доброту и участие к случайным людям. Поэтому Сеченов на этот раз ехал в губернский город, не вступая в разговоры ни в ямских избах со смотрителями, ни с попутчиками, чтобы не дать случаю повод ввергнуть себя в какую-нибудь неприятность, которая могла отягчить его и так непростое общественное положение.

Он ожидал увидеть в губернском городе обычное запустение на улицах, но в нём было шумно и людно: началась ежегодная Сборная ярмарка. По улицам бродили толпы приезжих, обширная площадь на Большой Саратовской кипела народом, все номера были заняты, в том числе, и тот, где до отъезда жил Павел Дмитриевич. Караваева была вся в ярмарочных хлопотах, но встретила его с распростёртыми объятьями.

— Вы не представляете, Павел Дмитриевич, как я вам рада! — защебетала она. — Все вокруг твердят одно: убежал! убежал! Вот такие людишки! Но я была уверена, что это не так. Я всегда им говорила, что дворянин и офицер не может так низко поступить! А тут ещё эти десять тысяч золотом!

— Какие десять тысяч? — изумился Сеченов.

— Да те, что вы якобы взяли у Бенардаки!

— Да я знать не знаю никакого Бенардаки!

— Я так всем и говорила, что это вздорная выдумка, чтобы очернить вас в глазах губернатора. Но вы с дороги, пройдёмте ко мне, я напою вас чаем.

Известие о том, что в городе пущена о нём очередная грязная сплетня, поразило Павла Дмитриевича до крайних изгибов души. Он чрезвычайно оскорбился этим и решил непременно выяснить автора. Круг людей, кого он мог обидеть в Симбирске был узок, поэтому очень скоро Сеченов пришёл к заключению, что сплетню про него могли пустить или Сажин, с того станется, или помещик Верёвкин, с которым у него случилась перепалка в Тагае, на почтовой станции. Как к справочнику, он обратился к Караваевой и узнал, что Сажин отпадает: вскоре после масленицы он уехал вместе с Сизовым в Самару и доходили слухи, что они весьма удачно потрошат охочих до картёжных баталий богатых степных помещиков. Оставался Верёвкин, и Павел Дмитриевич решил непременно с ним расквитаться. Но пока нужно было определяться с местожительством. Всё решила Анна Петровна, предложив ему поселиться к своему племяннику, чиновнику акцизного ведомства, имевшему свой дом в конце Панской улицы близ Покровского монастыря.

Караваева была так любезна, что решилась проводить Павла Дмитриевича к своему родственнику. Во дворе им встретился стройный рыжеусый молодец в короткой шинели, на голове у него была чёрная каска с гербом, с левого бока — красивая полусабля на перевязи, а с правой стороны висела большая чёрная сумка через плечо.

— Вы господин Сеченов? — спросил молодец и протянул Павлу Дмитриевичу письмо. — Распишитесь в получении корреспонденции.

Анна Петровна очень заинтересовалась письмом, но Сеченов не дал ей даже взглянуть на него, сунул пакет за пазуху, и они пошли на Панскую улицу. Письмо было от пасынка, и Павел Дмитриевич в последнее время стал так осторожен, что перестал упоминать имя князя Одоевского, хотя совсем недавно козырял им на каждом шагу. И для того, чтобы отвлечь внимание Караваевой от письма, он игриво спросил:

— А вы, любезная Анна Петровна, будете навещать меня в доме племянника?

Караваева растерялась: слова, которые, не признаваясь себе в этом, она ждала, прозвучали.