Подвальная камора, куда вошёл Пушкин, была довольно обширной и занимала примерно четвёртую часть от всего подвала. Дворник запалил смольё, Александр Сергеевич огляделся, но ничего интересного для себя не заметил.

— Не туда глядишь, барин, — сказал старик. — Подними-ка голову. Видишь кольцо в потолке? Вот, сказывают, на нём и вздёрнули Емельяна Ивановича, когда пытали.

Пушкин поднял голову и в мечущемся из стороны в сторону пламени от смолья увидел большое железное кольцо, намертво вделанное в кирпичную кладку. Через него палачи просовывали цепи, чтобы приподнять узника над полом, сорвать с его плеч рубаху и после заданного вопроса, не дожидаясь ответа, ожечь размашистым ударом сыромятного кнута.

Александр Сергеевич резко повернулся и поспешил выйти на свет. Дворник, не отставая, шёл следом. Возле ворот Пушкин остановился и отдал старику деньги.

— Я бы всё тебе показал, барин, только ничего больше не осталось от Емельяна Ивановича, лишь одно кольцо, да людская память.

От дома Пустынникова к губернаторскому дворцу Пушкин пошёл по кромке крутого берега Волги, который был заметно обустроен: аллея между лип и вязов посыпана песком, имелось четыре фонарных столба и несколько скамеек, все свежевыкрашенные, каждая с дарственной надписью. Александр Сергеевич отвернулся от памятников человеческой глупости и тщеславию, и сразу о них забыл, поражённый величественным простором Заволжья. «Это уже не Европа, — подумал поэт. — В Европе такого простора нет и быть не может. Это — Азия, прародина всех европейских народов. Здесь, на Волге, находится рубеж между лесом и степью, и Грозный Иоанн, покорив Волгу от Верха до Низа, соединил в России две цивилизации — европейскую и азиатскую».

В губернаторском дворце гостя ждали к обеду. За столом никого из посторонних не было, только хозяин с хозяйкой, их дочь и Александр Сергеевич, который с заметным аппетитом угощался всем, что ему подавали, всё нахваливал: и обед, и убранство губернаторского дворца, и сопатую собачонку, которая крутилась возле его ног, ожидая подачку. Разговор за обедом шёл о петербургских знакомых. Загряжские на симбирском губернаторстве успели изрядно соскучиться по суетной столичной жизни, и Александр Сергеевич был весел, много шутил, но не забывал и о том, что ему надо ехать в Языково, поэтому его приятно удивила забота Загряжского о его нуждах: в назначенное время тройка стояла у крыльца, и поэт отправился в усадьбу Языковых.

Путешествие в тёплую сухую погоду по ровной дороге среди позолоченных сентябрём дубрав, берёзовых рощ и осинников было не утомительным, и в едва начавших брезжить сумерках Александр Сергеевич подкатил по аллее усадебного парка к большому двухэтажному дому, под высокое каменное крыльцо с семью дорическими колоннами. С обеих сторон к дому примыкали флигели, в которых размещались комнаты для гостей и различные службы.

К Пушкину вышел слуга, поклонился и вопросительно на него посмотрел. Александр Сергеевич не успел отрекомендоваться, как на крыльцо вышел один из хозяев — Пётр Михайлович Языков. Он не был знаком с поэтом, но по портретам сразу узнал гостя и, ничем не проявив своих чувств, пригласил его пройти в дом.

— К сожалению, братья в отъезде, — сухо произнёс хозяин. — Но я искренне рад вашему приезду и готов вам услужить моим гостеприимством.

— Когда ждёте Николая Михайловича?

— Обещался быть через неделю. Ужин где-то через час.

Пушкин осмотрел предложенную ему комнату и остался доволен. Из обширного окна открывался просторный вид на поля и перелески, рядом с домом был пруд, на берегу стояла дощатая купальня, к бревенчатым мосткам была привязана лодка.

«Просторно здесь Языкову, — с невольной завистью вздохнул Пушкин. — Я такую волю только и знал, что в Михайловском… А братец у него суховат, и взгляд, как у цензора, придирчивый».