Расслышав робкое царапанье в дверь, Вадим скользнул к ней и распахнул. Перед входом стояла, зябко обхватив себя руками, давешняя смуглянка в декольтированных лохмотьях и сосредоточенно терлась подбородком о собственное плечо, почти готовая зарыдать. Походила она то ли на индианку, то ли на бирманку, то ли и вовсе на индонезийку. Хотя покрой платья больше подобал латиноамериканке. Или цыганке, какими их представляли в кино.

– Что? – негромко спросил Вадим.

– May I come in? – прошептала девушка через силу.

– What for?

После паузы она решилась:

·                     I mау sleep with you.

·                     But I can’t!

Она впрямь была иностранкой, завезенной сюда еще малышкой. Кажется, даже мелькала недавно по тивишнику – с песнями и плясками из индийских фильмов, столь почитаемых в народе. И как обхаживали ее эти годы, если даже не обучили туземной речи!.. Теперь сия экзотика показалась на Студии чрезмерной, и чудачку вышвырнули на обочину, как многих прочих.

Вадим еще раз оглядел гостью – от сбитых маленьких ступней, по щиколотки вывоженных в слякоти, до спутанной черной гривы. Девушка и поныне так старалась расправить гибкую спину, что даже слегка оттопыривала задок. Впрочем, смотрелось это симпатично.

Он покачал головой, удивляясь ее смущению.

·                     What’s the matter, honey? – спросил.– Is that the first time?

·                     Yes,– призналась она тихо.– Because you – kind man.

– В хорошие руки, да? – фыркнул Вадим и выругался чуть слышно. Делегировали ее сюда, что ли? От здешней челяди новому господину – самый свежачок! Только сейчас доставили в посылочной капсуле, еще ополоснуть не успели… Или сама додумалась?

– Ну, заходи,– сказал он и перевел: – Сome on in!

Все‑таки пришлось взять ее за руку и – покорную, с понурой головой – отвести в ближнюю ванную, которая и впрямь по ней скучала.

– Разберешься? – спросил Вадим.

Машинально она кивнула. Памятуя о стыдливости бангладешских крестьянок (при наводнениях умиравших от голода в кустах, лишь бы не показаться на людях голышом) и целомудрии бирманских студенток (во время путчей десятками выбрасывавшихся из окон, лишь бы не достаться солдатне), Вадим оставил гостью одну, чтобы заняться своими делами. Но когда вернулся, она сидела на пятках в пустой ванне, дрожащая и съежившаяся, бессмысленно прижимая к груди скомканное платье – собственно, единственную свою одежду.

Тихонько чертыхнувшись, Вадим поставил перед ней таз, сунул в руки мыло. Механически девушка принялась за стирку, благо процесс, видимо, оказался знаком; а он включил на полную душ и стал ее мыть, стараясь только не заходить за некую весьма условную грань. Бедняжка не возражала. Стыдливости в ней обнаружилось немного – по крайней мере, сейчас. Как насчет целомудрия?

Когда сошли первые грязевые потоки, Вадим уложил гостью на дно ванны, быстро наполняющейся горячей водой, и двинулся по второму кругу, теперь промывая набело.

Конечно, справедливости ради следовало таким же образом обслужить публику, зябнущую в вестибюле, а затем и всех плантационных рабов. То есть соблюсти принцип: всем или никому! Проблема в том, что из всей прислуги Вадиму приглянулась лишь эта малышка.