– Ну что тебя тревожит, горе луковое? – спросила она наконец, дотрагиваясь до моего лба пальчиком.

– Не хочу сейчас об этом говорить.

– И не надо.

– Как тебе Полина? Внешне.

– Леша, что такое внешность? Она изменится так быстро, что и не заметишь. Смотри, что у человека здесь. – Она положила руку на сердце.

– А как увидишь?

– Тоже сердцем. Глаза – лишь одна из дорог к нему. Вот подумай: лежит на асфальте человек, может, пьяный, а может, сознание потерял, и все идут мимо, отворачиваются, делают вид, что не видят; но вот кто то нагнулся, стал помогать, он – увидел , у него глаза не спрятаны . Так многие не хотят видеть, что вокруг них, внутри, не слышат, не чувствуют и – не любят. Им проще любить и видеть то, что может принести удовольствие, что выгодно в сию минуту. Но это то и есть самая настоящая слепота. Ведь так не заметишь и пропасти перед собой. Ты знаешь, как мне их жалко!

– Катя, а ты никак не можешь остаться? – спросил вдруг я.

– Глупый, я же всегда буду с вами, – улыбнулась она. – Ну иди к своей Полине, а то родители ее совсем заговорят.

Особенно в этом отношении старался отец. Я отыскал их в мансарде, где папа как раз переходил от своего прадеда к бабушке, а Полина кивала с таким задумчивым видом, словно старалась запомнить все детали нашего генеалогического древа.

– Хочешь посмотреть зверюшек? – выручил ее я. – Пойдем.

Наши «зверюшки» – это корова, поросенок, куры, индюшки и кролики. Все они жили в сараях за домом, а пузатую мелочь выпускали во двор.

– Здравствуйте, – сказала Полина корове. И та что то промычала в ответ, повернув голову. Она была занята: жевала. Они все жевали, глотали или пили. Или спали. Особенно кролики. Хорошая жизнь, если задумаешься. Полина наотрез отказалась взять кролика на руки: боялась, что укусит.

– Да он сам боится до смерти! Думает, у тебя нож за пазухой.

– А ты проверь, – коварно предложила Полина.

Но больше всех ей понравился поросенок. Вот есть что то в их хрюканье восторженное, доброе, успокаивающее. Ему бы парады принимать на Красной площади, а он тут, в хлеву, торчит. Единственное животное, у которого температура тела совпадает с человеческой. Жаль, что этот факт прошел мимо старика Дарвина.

Мы вернулись к накрытому столу, пообедали, а потом я, выкатив из подсобки свой мотоцикл и проверив, оба ли колеса на месте, увез Полину на другой берег Волги. Мчались мы с ветерком, я в седле с шести лет, а автомобиль вожу с десяти – отец научил. Теперь то я особенно не рискую: зачем? После того как несколько месяцев провел в больнице со сломанными ключицей, рукой и парой ребер. Правда, деревянному забору тоже не повезло, только его быстрее починили. Да, прошли те времена, когда мы с ревом гоняли по окрестностям, нагоняя страх на собак. К тому же сейчас за спиной сидела Полина в черно белом шлеме, трогательно сцепив руки на моем животе. Но все же я проделал один фокус, от которого она взвизгнула от восторга: поднял мотоцикл на заднее колесо и проехал так несколько десятков метров.

– Здорово! – крикнула она, треснув меня кулаком в спину.

Я мог бы и пролететь по воздуху, но побоялся, что от удара Полина вылетит из седла. У мощных серых валунов, лежащих на берегу сотни лет, я круто развернулся и затормозил.

– Приехали, – сказал я, снимая шлем. – Любимое место моего детства.

– А что, теперь ты считаешь себя вполне взрослым? – съехидничала Полина.

– Вполне, раз уж пришла повестка из военкомата.