– Из танков стреляли. Кумулятивными снарядами.

– Знаю. – Николай кивнул. – В таких случаях от человека одно воспоминание, а мозги на стенке. Вот сволочи! – добавил он. – Русские в русских. Дожили. Даже Гитлер такого не добивался… Я тебе так скажу, Леша: все политики – они такие козлы! Была бы у меня дивизия, двинул бы ее на Москву и навел порядок.

Он плюнул на землю и выругался. Я не знал, что ему ответить.

– Ты занимайся чем хочешь, а в политику не лезь никогда, – продолжал он. – Впрочем, и в армию тоже. Мы как жупел для всех. Вот бросили нас на Кавказ, а что толку? Как прокаженные ходим. – Он посмотрел на меня, зевнул и равнодушно произнес: – Застрелиться, что ли?

Прямо на нас спланировал желто красный лист, оторвавшись от дерева. Николай поймал его на лету и разгладил на коленке.

– Осень… Если бы хоть знать, зачем все? Играем в солдатиков, в любовь, а не понимаем, что сами мы манекены, куклы. Нами также играют. И теми, кто нами. Целый театр марионеток.

– Катя не марионетка, – возразил я.

– Разве что, – согласился он, дунув на лист.

– Коль, а что она тебе говорила вечером, за столом? – Безумно хотелось узнать.

Николай усмехнулся, взглянув на меня.

– Есть слова пустые, а есть простые. Но главное – кто их тебе произносит и как. Пойдем, что ли, дрова порубим?

– Пошли, – согласился я. Все равно ложиться уже не хотелось.

Николай набросился с топором на бревна так, словно перед ним было вражье полчище, только щепки летели. Не хотел бы я подвернуться ему под руку в горячую минуту.

– Почему ты не женишься? – спросил я, складывая дрова в поленницу. – Одному же плохо!

– В два раза лучше! – крякнул он, махнув топором. – А ты что, жениться надумал?

– Не знаю, – пожал я плечами. – А почему бы и нет?

– Ну и глупо. Вот Володька женился, у него хоть деньги есть. А у тебя? Миллион долгов.

Точно, подумал я, ровно миллион.

– Выбрось ты эти романтические бредни из головы, – продолжил Николай. – Займись каким нибудь серьезным делом, поступи в институт. А еще лучше – плюнь на все и живи здесь, с мамой. Работы полно, хватит. Она, конечно, девушка красивая, но тем хуже для тебя. Красивые люди недобрые, у них одно окно – зеркало. Ей нужен блеск, поклонение, Москва, а лучше – Париж. – Каждое его слово вбивалось в меня, словно удар топора. – Она никогда не поймет тебя, а ты – ее. Вы с разной земли. Так что оставайся на своей почве, здесь. А потом, может быть, и я к вам присоединюсь. – Николай задумался над своими словами и добавил: – Когда война кончится.

Не хотелось мне его слушать: что он знал о любви? Мы закончили с дровами и пошли к дому, но настроение у меня пошатнулось. Мама и Катя занимались «зверюшками», и я стал помогать им кормить кроликов.

– Что то ты рано поднялся, поспал бы еще, – сказала мама.

– Кто рано встает, тому Бог подает.

– Совершенно верно, – улыбнулась Катя.

Вчера она сказала мне, что есть два вида пострига: один строгий, когда живут в монастыре, в келье, а другой более мягкий, домашний. И меня порадовало, что Катя выбрала второй. Я вдруг подумал, что могло бы быть, перенесись мы на десять лет вперед и сложись все так, как я хочу: стоит наше Убежище, еще более крепкое, за высоким забором, но с открытыми настежь воротами, которые запираются только на ночь, рядом поле, большое хозяйство, у Николая жена и уже двое детей, во дворе часовенка, куда Катя ходит, мама уют поддерживает, а у отца новое увлечение – он теперь нюхает табак из табакерки и пишет историю рода Барташовых, а Володя, ну что ж, раз так к Москве присосался, пусть в гости приезжает.