– Место пьесе – в корзине! – ответил Гавр и уже собрался швырнуть ее туда, но передумал. Поставил на полку. – Сохраню и буду почитывать внукам. Потому что такому – не бывать!

– А если будет, то, может быть, спасутся лишь двое, два сердца, чтобы возродить заново поруганное и поверженное? – спросила вдруг Вера.

Гавр не успел ответить, поскольку дверь распахнулась и в комнату влетел офицер царской армии, похожий на полковника Вершинина из чеховской пьесы.

– A а, ты здесь? – радостно выкрикнул он. – Слушай, одолжи пятьдесят долларов на месяц?

– Нету! – отмахнулся Гавр.

– Ну, марок?

– Тоже, Вася.

– Пойду, спрошу у помрежа, – повернулся к двери артист.

– На Малой сцене репетируют булгаковского «Мастера…», так ты лучше к Воланду загляни, – посоветовал Гавр. – Полные карманы набьешь… Вот что творится, – взглянул он на Веру, когда «полковник Вершинин» исчез. – Русский офицер, чеховский интеллигент, а бегает по всему театру за долларами. А просвещенный купец Лопахин, купив вишневый сад, сидит в буфете и пьет пепси, подсчитывая, хватит ли ему на гамбургер. До чего же Россию довели, да?

– Это плохая сказка. – Вера нахмурилась. – Мне она не нравится.

– Мне тоже, – вздохнул Гавр и посмотрел на часы. – «Синяя Птичка» уже летит, а мы еще не завтракали. Приглашаю тебя в служебный буфет, где не стреляют, как в «Глобусе», даже если ты столкнешься с людьми с автоматами. И вообще, место артиста в буфете.

В полумраке уютного зальчика, среди громких, неунывающих голосов, за маленьким столиком в глубине, к которому Гавру пришлось прокладывать путь через дружеские рукопожатия, Вера спросила:

– Но тебе самому то нравится твоя работа, театр?

Он пожал плечами, не зная, как правильнее ответить на этот вопрос.

– Полгода я писал диссертацию о театре девятнадцатого века, а потом бросил. Зачем, кому это сейчас нужно? Может быть, напрасно я кончал ГИТИС, изучал бы лучше бухгалтерский учет? Вот Говоров Митька – режиссер вчерашний – нашел свою нишу, припал к сосцам телевидения и тянет, тянет… А ведь мы с ним вместе начинали, еще в школе всякие капустники устраивали.

– Тебе не идет роль неудачника, Гавр, – сказала Вера.

– Ты права. – Он положил ладонь на ее руку. – Просто здесь все вокруг такие. И вон тот заслуженный артист, еле сводящий концы с концами, и та народная артистка, которой аплодировали столицы мира и которая теперь одиноко живет в своей убогой квартирке с болонкой. А сумевшие выгодно продать себя – плавают и не тонут. Все они несчастны и неустроены, но из последних сил играют роли счастливцев. Прожив по сто жизней на сцене, они так и не сумели хоть немного разобраться в своей собственной. Такими могут быть только абсолютно безумные люди, и я люблю их за это…

Гавр легко поднялся, пошел к стойке, а по дороге с кем то заговаривал, кому то улыбался, шутил, и Вере отчего то было приятно наблюдать за ним. Она даже откинулась к спинке стула, прячась поглубже в тень. Всего пятнадцать часов длилось их знакомство, а кажется, прошло несколько месяцев. Так растут только причудливые растения с красными цветками, орошаемые лунной росой, когда все земное вокруг спит или дремлет.

Когда они допили кофе, Гавр протянул руку.

– Пойдем, – сказал он. – Пойдем за Синей Птицей. Тем более что второе действие уже началось, и Митя Говоров вот вот лопнет от бешенства.

– Как, и он здесь?

– Ну да, ждет в директорской ложе, она же и правительственная, но в которой никто никогда не сидит. Мы договорились встретиться еще вчера. Я хочу предложить ему свою программу на телевидении, – пояснил он на ходу, ведя Веру по коридорам и лестницам.