|
Вах, вот эта хороша!.. Вах, вот эту бы!.. Вах! Вах! Вах! За этой я пошел бы на край света!.. Мне кажется, что придумывать книги или фильмы -- такое же приятное занятие. Идея новой книги вспыхивает перед тобой, как соблазнительная блондинка на высоких ногах, и ты провожаешь ее загоревшимся взглядом: "Ах, вот эту книгу я бы написал!". Порой ты даже бежишь за ней, как воспаленный кавказский мальчишка, и лепечешь-записываешь какие-то глупые или дерзкие слова. Но блондинка уходит, не удостоив тебя ответом, а ты еще и ночью помнишь ее вызывающую походку, абрис крутого бедра и думаешь жарко, как онанирующий подросток: "Ах, я бы начал эту книгу вот так! А потом -- вот так!..". Но утром, вместо того, чтобы сесть и писать, ты опять идешь на угол своей будничной жизни и стоишь праздным зевакой или суетно шляешься по бульварам и переулкам своих рутинных дел, и вдруг новая блондинка выходит на тебя из-за угла, как сноп яркого света в темноте южной ночи. Да, придумывать книги приятно. И совсем другое дело -- выбирать ту, которую будешь писать. Это даже страшнее, чем жениться на красивой блондинке, это, скорей, как выбрать себе тяжелую болезнь сроком эдак на год, а то и на два. Впрочем, в молодости этот срок короче, молодые писатели болеют своими первыми книгами горячечно, как дети гриппом -- с высокой температурой. Но и выздоравливают так же быстро. А вот после сорока болеть трудней -- и гриппом, и книгой. Но если я прав, что писание книги -- это тяжелая болезнь, некоторая форма шизофрении со старательной фиксацией на бумаге ежедневных галлюцинаций, то можно ли требовать от больного писателя примерного исполнения общественных правил или супружеских обязанностей? И не рискованно ли разрешать писателю воспитывать детей или водить машину? А если он становится угрюмым, скандальным, капризным и депрессивным, можно ли обижаться на него, как на здорового человека? Написать книгу про то, как писатель пишет книгу и как по мере создания этой книги разрушается его личная жизнь, семья, социальная сфера вокруг него, -- вот еще одна блондинка, которая выскочила сейчас передо мной, словно из-за угла, но уже, уже уходит, уходит в тенистую аллею бокового сознания... Хорошо (хотя что ж тут хорошего?), если книга, из-за которой развалилась личная жизнь ее автора -- настоящая, хорошая книга и интересна читателям. А если это еще и неудачная книга? Или если никто -- ни один издатель -- не хочет ее издать? Как себя чувствует автор? ... Я пишу это запоздалое предисловие из-за робости. Потому что сейчас мне предстоит прыгнуть в книгу. Предыдущие главы были только подъемом к сюжетному трамплину, а когда идешь в гору, то смотришь себе под ноги и не трусишь. Но, поднявшись на вершину, неуверенный лыжник топчется перед крутым спуском и делает петли на горной макушке, притворяясь, что проверяет лыжные крепления. Так и я подхожу теперь к краю обрыва-завязки и в страхе смотрю -- неужели прыгну? И отхожу, и завариваю себе новую чашку кофе, и откашливаюсь, и пишу запоздалое лирическое предисловие, чтобы отложить свой прыжок еще на час, на день... Но если так страшно написать: "Глава восьмая. Полет в Москву", то представьте, каково было мне в реальной жизни протянуть дежурному в аэропорту Кеннеди посадочный талон и пройти -- самому пройти -- в "Боинг", вылетавший из Нью-Йорка в Советский Союз! О, я помню, как это было -- улыбаешься, как при прыжке с трамплина, а у самого от страха спина вспотела. |
