|
Полет в Москву", то представьте, каково было мне в реальной жизни протянуть дежурному в аэропорту Кеннеди посадочный талон и пройти -- самому пройти -- в "Боинг", вылетавший из Нью-Йорка в Советский Союз! О, я помню, как это было -- улыбаешься, как при прыжке с трамплина, а у самого от страха спина вспотела... Мы шли... Мы шли в самолет... Нет, не так! Понятие "мы" к нам не подходило, мы еще не были тем единым и гордым "We are" с которого начинается американская конституция. Мы даже не были группой, потому что понятие группы предполагает какое-то единство, а мы были просто толпой в тридцать человек и не знали друг друга даже по имени. Все, что нас связывало, -- бирки с надписью "International Press Association", которые навесил нам нд пиджаки Барри Вудстон, когда мы в очереди других пассажиров подходили к стойке регистрации билетов на Москву. Барри -- высокий толстяк 32-х лет с живыми темными глазами и пеной светлых кудряшек до плеч -- стоял (конечно, в пиджаке, белой сорочке и галстуке) возле стойки австрийской авиакомпании со списком в руках) заглядывал в билеты, которые мы клали на стойку, и тут же восклицал с чрезмерным энтузиазмом: О, мистер Плоткин! Рад вас видеть! Как поживаете? Вот ваша нагрудная бирка. Увидимся в самолете! Но такое же единство было и у наших чемоданов -- на них тоже висели одинаковые бирки с номером нашего рейса. Так можно ли написать "мы, чемоданы"? Однако другого местоимения у меня нет, а потому продолжим. Итак, мы, единые только общностью своих бирок, медленной цепочкой шли на посадку в самолет. Честно говоря я был настолько удивлен своей безрассудности, что воспринимал эту посадку как полуреальность. Ну подумайте: поедет ли беглый каторжник на экскурсию в свою тюрьму? Или бывший заложник иранских террористов, рассказавший миру о том, как над ним издевались во время заключения, -- полетит ли он в Иран проведать своих стражников? Я шел в самолет, как в Диснейленде дети идут в зал ужасов -- им страшно, но вторым сознанием они твердят себе то, что говорит моя дочка, когда смотрит фильмы про монстров. "Papa, don't worry, it is not real! [Папа, не бойся, это же понарошку]!" Так и мне все казалось, что сейчас разобьется какая-нибудь ваза, лопнет окно, рухнет потолок и я проснусь. Ведь ровно три года -- все три первых года пребывания в Америке -- мне еженощно снилась Москва -- что я иду по улице Горького, а вокруг -- люди, но все молчат. Все знают, что я эмигрант, "предатель родины", но все молчат и ждут, когда меня схватит милиция или КГБ. И я жду того же и мысленно шарю по карманам: где же мой американский паспорт? Страх, что я потерял этот паспорт, забыл, выронил -- этот страх душил меня, и я просыпался с диким сердцебиением, потный от удушья. А теперь я сам, по своей воле шел в этот сон. Весело, как по льду. И, видно, улыбка на моем лице была такая идиотская, что стоявшая при входе в самолет стюардесса спросила. Вы с этого рейса? Надеюсь, что нет,-- ответил я. Она заглянула в мой посадочный талон и решила, что я пошутил. Yes, you are!--воскликнула она радостно. -- 16-D. This way, please! (Да, с этого! Ваше место 16-D. Сюда, пожалуйста! Ее рука в белой перчатке указала мне проход к моему креслу в шестнадцатом ряду. Кажется, это было единственное, что я увидел в те минуты -- только руку в белой перчатке, но --. |
