— И мы все еще живы, — с сомнением в голосе добавил Митчелл. — Но что это означает? Вы что, просите, чтобы я сохранил все в тайне?

— Не совсем так, — тут же ответил Ашуорт. — Я прошу, чтобы вы были разумны. Если рассказать всем правду, начнется паника. Подумайте, что тогда произойдет, сенатор. На сверхчеловека нельзя напасть толпой, теперь он неуязвим. Но на Map Виста — можно. Страх и ненависть людей повернутся против нас. Вы знаете, что это означает?

Митчелл пожевал губами.

— Анархию... Думаю, вы правы.

— Map Виста так долго был реальным правительством, что нельзя ожидать, будто можно отбросить его, как прошлогодний снег, и все не будет разрушено.

— Даже без сверхчеловека, — вмешалась в разговор Мэри, — мы все еще остаемся прекрасно обученными специалистами, очень ценными, способными удерживать контроль. Если мы начнем бороться — бороться с ним, — если Человечество вообще имеет шанс на такую борьбу, то мы должны быть единым целым. Потому что этот homo superior может оказаться ошибкой, тупиковой ветвью своего вида.

Глаза Митчелла метались с одного лица на другое. На мгновение любой возможный наблюдатель предположил бы, что вот сейчас сенатор взорвется и разразиться резкой критикой выводов, которые его вынуждали принять. Возмущение уже отразилось на его лице, он яростно начал качать головой.

Но тут же гнев его стих. Возмущение испарилось.

— Наша единственная надежда — в единстве, — произнес он механическим, очень отличающимся от обычного голосом, повторив слова Мэри, но затем сформулировал их более четко в своей обычной манере: — Народ должен сплотиться, как никогда прежде! — закричал он, и голос его наполнился эмоциями, идея возникла и стала идеей Митчелла.

— Мы многому научились в Map Виста, — сказала Мэри. — Многое открыли и создали. Новые методики, новое оружие, придуманное суперразумом, но мы можем обратить все это против того же разума, который их создал!

Когда сенатор покинул Map Виста, он шел пружинистой походкой, разум его уже разрабатывал планы нового крестового похода.

Ашуорт и Мэри Грегсон стояли у выхода, глядя, как он уходит. Его уход, казалось, закрыл какую-то брешь в неосязаемой тишине, и наступила тишина. А потом в этой тишине почудилось какое-то движение, и беззвучный голос снова заговорил с ними.

— Мэри Грегсон, сколько вам лет?

— Двадцать шесть, — ответила она через секунду пораженным голосом.

— А какой возраст у вас, Сэмюэль Ашуорт?

— Двадцать восемь.

Снова в воздухе почудилось неосязаемое движение.

— И никто из вас даже не подозревал об этом до сих пор. Так верните же себе память, дети мои...

Тишина. Затем Мэри Грегсон заговорила, медленно, словно чувствуя постепенно открывающуюся ей истину:

— Я... прибыла в Совет пять лет назад. Я была... кем-то другим. Женщина, которую звали Мэри Грегсон, была... уничтожена... чтобы освободить ее место для меня. Ее лицо и память были наложены на мои.

И Сэмюэль Ашуорт вторил ей.

— Я приехал... это было шесть лет назад... и Сэмюэль Ашуорт был убит, чтобы дать место мне. У меня осталось его лицо и его воспоминания...

— А теперь и ваши собственные воспоминания, — сказал им беззвучный голос. — Я видел все это. В Совете есть и другие такие, как вы. И такие же есть в мире. Их пока что немного. Но начинаются перемены. Благодаря активированным энергостанциям у меня будет меньше ограничений. Я буду продолжать свои эксперименты. Вы — результаты этих экспериментов, Мэри и Сэмюэль, — биогенетических экспериментов, начатых менее тридцати лет назад. А еще через тридцать лет, считая с этого момента... — На мгновение голос смолк, словно хозяин его задумался, затем продолжил с новым акцентом: — Вы оба хотели убить сенатора Митчелла.