«Молчу молчу. Вообще то я хотел спросить, не предложишь ли ты ему потанцевать под красивую песню о леди с зелеными рукавами».

«Непременно», – ответил Мартин, широко улыбаясь учителю.

– Да. Я.

– И весь год ты сдавал мне тетради с другим почерком?

– У меня раздвоение личности. Иногда я приличный человек с ровным почерком, а иногда неврастеник, и буквы у меня похожи на рыболовные крючки, – серьезно ответил Мартин.

«Я тебе это запомню!»

– Невовремя шутите, молодой человек.

– Я не шучу. Смотрите.

Мартин взял чистый лист, и твердым, каллиграфическим почерком написал посередине «Aliis inserviendo consumor».

Вик, решив не ломаться, повторил надпись прямо под первой.

– И что же ты написал?

– Светя другим – сгораю.

– Ах да, я помню с вашего спектакля… только ты там говорил, что сгорает быстрее то, что ярче горит. Что же, пусть будет неврастеник… Можешь идти.

Мартин кивнул, прижав кончики пальцев к груди и вышел из класса.

«Да откуда у тебя эти замашки? Ты не иначе как в прошлой жизни был каким нибудь занудным аристократом, придушенным воротничком!»

– Значит, хорошо, что сейчас у меня все по другому, верно? – улыбнулся он в ответ.

…

Риша нервничала перед каждым экзаменом почти так же сильно, как перед премьерой, а успешно сдавая – радовалась, как ребенок.

В мае было назначено ее прослушивание.

Мир словно замер в ожидании. Он наполнялся цветами и запахами. Весна обрушивалась на землю дождем, растекалась терпкой зеленью и распускалась цветами.

Риша готовилась к прослушиванию. Они часами сидели на поваленном дереве около озера. На песке догнивала лодка, под которой больше не было лис. Риша читала Вику вслух одну пьесу за другой. Иногда просила его помочь и тогда они, передавая друг другу книгу или журнал, читали по очереди.

Вик не мог не заметить, что ей стали удаваться самые разные роли. Даже Эспуар Риша стала читать убедительно.

Мартин слушал и улыбался. Он видел, что Вику гораздо больше нравится просто слушать ее голос и следить за изменениями лица, чем вникать в сюжет и сочувствовать героям. Впервые за долгое время Мартину было так хорошо и спокойно. Его собственное счастье и счастье Вика сливались в одно ровное, белоснежное сияние. Даже легкая тоска Мартина по Рите не омрачала этих дней.

А потом, майской ночью, Мартин проснулся от того, что в комнате было невыносимо душно, несмотря на открытое настежь окно. Словно зачарованный, он тихо пробрался на крышу и сел, глядя, как в небе собирается клубящаяся чернота. Мартин не знал, сколько он просидел так, но, когда ему на лицо начали падать первые капли дождя, частые, и теплые, его посетила неожиданная мысль. Она была болезненна, обескураживающе проста и беспощадна.

– Всё… – прошептал он.

В эту секунду грянул гром.

Если бы Мартин не сидел в этот момент на крыше, он бы не увидел человека, который, шатаясь, бредет к забору. Тонкая фигура в сером, почти неразличимая в дождевой завесе. Рядом с человеком, кажется, шла собака, на которую идущий тяжело опирался.

– Вик, просыпайся немедленно!

Сейчас Мартин был рад грозе. Его торопливые шаги по крыше не разбудят отца, и ему не нужно терять время, чтобы ползти к краю.

Он бежал к забору, на ходу стягивая куртку, и молился про себя, чтобы это оказался другой человек. Кто то заблудившийся, застигнутый дождем, только не…

«Мартин…»

Мокрая щеколда на заборе никак не поддавалась. Зарычав, Мартин обернул ее рукавом куртки и дернул со всей силы. Раздался едва слышный в шуме дождя металлический лязг, и щеколда осталась у Мартина в руках.