– Ну что же ты, сынок, – жалостливо протянул он.

А потом развернулся и ушел, закрыв за собой дверь.

Вик, фыркнув, отложил нож, сел в кресло и развернул следующую газету.

…

«Вик, ты не должен ее избегать. Я понятия не имею, что ты там задумал и надеюсь, что мои догадки не верны, но ты сейчас нужен Рише. Не месть, понимаешь?»

Вик сидел на берегу озера, мрачно глядя на воду. Когда то в детстве это озеро казалось ему далеким и огромным. Сейчас перед ним небольшой лесной водоем, полный чистой, зеленоватой воды. Если он нырнет, то больше не увидит в поросшем мхом пне остов корабля.

Волны озера больше не будут волнами моря, они не смоют с тела невидимую грязь и не наполнят душу.

Сказка кончилась.

Вик пришел к этому озеру утром и просидел несколько часов, почти не шевелясь. Он был готов здесь и уснуть, лежа на холодной земле, завернувшись лишь в тонкую куртку. Больше его не могла напугать темнота.

Мартин был в отчаянии. Он представлял себе, что чувствует девочка, хватавшая его за руки и говорившая ему, что Вик не примет ее. Он не мог понять причин его жестокости, и боялся привести его к Рише насильно. Да он и не был уверен, что ему бы это удалось.

– Я к ней не пойду. Не пойду пока… пока мне не будет, с чем к ней прийти, – внезапно отозвался Вик.

«Вик, я тебя умоляю, неужели ты не понимаешь, она напугана, ей больно, и она никому, кроме нас с тобой не может довериться! Прошу тебя, умоляю, ты же все эти годы не вел себя как дурак, сейчас самый неподходящий момент начинать за всю твою жизнь!»

Отчаяние Мартина отдавалось тоской и болезненно давило на виски.

Вик смотрел на берег и видел призраков. Их двое. Мальчики, одному шесть, а второму – двенадцать. На младшем голубая рубашка, большая, с закатанными рукавами. На втором – мятый темно зеленый пиджак. Один беловолосый, кое как подстриженный, а у другого вьющиеся каштановые пряди постоянно падают на глаза, и он раздраженно смахивает их кончиками пальцев. Это первая в жизни боль, ошеломляющая, горящая следами ремня на коже. Это не только побои, это предательство любимого отца.

И старший говорит, говорит, и слова его еще не имеют полной власти, но вот вот обретут ее.

И младший думает…

Вик закрыл глаза. Он хорошо помнил, о чем думал в тот момент. Что он виноват, и что Мартину из за него больно.

И что не любить никого – значит не страдать.

Что вина похожа на звонкую канарейку, бьющуюся в клетке.

И вот был бы способ накинуть на эту клетку тряпку, оставив птичку в темноте.

Что метель, которая обезличивает все окружающее пространство – самая прекрасная вещь на свете.

Что мальчик по имени Кай был счастлив только во дворце Снежной Королевы.

Кай… когда Вик потерял свою сестру? Сколько лет назад он разлюбил ее?

Он ведь разлюбил ее не просто так. Потому что эта любовь причиняла боль, еще одну жестокую и несправедливую боль. Почему же он не сделал того же самого с остальными? Зачем было любить Мартина, влюбляться в Ришу, чтобы теперь сидеть на проклятом берегу в надежде спрятаться в прошлом от того неизбежного, темного, в чем он вот вот собирается захлебнуться?

Хуже всего, что и Мартин и Риша страдали. Прямо сейчас. Из за него. Из за своей любви к нему. Потому что он любил их.

Потому, что он повез Ришу в театр, заставил выступать на чертовой сцене, думая, что помогает ей осуществить мечту. На самом деле он помогал Мари показать товар. И он, Вик, этот товар выгодно оттенял своей злой, хищной страстью.

Он сжал кулаки так, что ногти глубоко впились в кожу.

– Что я ей скажу, Мартин?

«Не хочешь ты – дай мне! Вик, ее нельзя оставлять одну, ты представляешь, о чем она думает?!»

– Нет, Мартин.