Но тут со стороны толпы, состоявшей из подошедших похитителей, раздался

сварливый голос:

  - Мы уже заплатили пошлину за проход по вашей земле, Иззекиль.

  И его поддержал приглушенный гул недовольных голосов. Иззекиль резко, так

что толпа от этого движения даже подалась назад, развернулся и уставился

на говорившего.

  - Вы, работорговцы, ходите по земле только милостью господней. И не вам

устанавливать на ней законы. Я сказал, что он пойдет со мной. А если

кто-то рискнет оспорить это... - Он резко оборвал свою речь, угрожающе

лязгнув чем-то на своей огнеметательной палке.

  Над поляной повисла напряженная тишина, а потом тот же голос примирительно

произнес:

  - Ладно, не кипятись, нам не нужны неприятности с Солдатами господа. Если

тебе нужен этот сопляк - бери, делов-то...

  Иззекиль молча кивнул и повернулся к Уимону.

  - Итак, дитя, ты идешь со мной. Но тот упрямо набычился:

  - Без отца не пойду.

  Иззекиль поглядел на угрюмо молчащую толпу и усмехнулся:

  - Что ж, мальчик, значит, пойдете вы оба, - и вышел из освещенного круга.

  Уимон почувствовал, как холодный ком, находившийся где-то внутри него все

эти два тяжелых дня, внезапно растворился. А когда он посмотрел на

родичей, то заметил, что по их лицам тоже пробежало какое-то странное

выражение, что-то вроде тщательно скрываемого даже от самих себя

облегчения. И он понял, что все это время они были страшно испуганы. Хотя

сами, похоже, об этом не догадывались.

  ... В тот вечер все произошло слишком стремительно. Не успел еще звук

выстрела раствориться в ночном воздухе, а взрослые, бросившиеся к своим

арбалетам, взвести тетиву и наложить стрелу, как со стороны коптильни

послышалось:

  - Ну вы, грязь, всем стоять!

  Из темноты выступило несколько темных фигур со странными причудливыми

палками в руках, направленными в их сторону. Один из взрослых, молодой

охотник, вскинул свой арбалет, разрядив его в одну из приближавшихся

фигур, бросился вперед, пытаясь проскользнуть в образовавшуюся брешь.

Арбалетный болт попал нападавшему в плечо, и тот с криком выронил свою

палку и упал. Один из нападавших вскинул к плечу свою причудливо

искривленную палку, раздался гулкий грохот. Все невольно съежились, а

беглец вздрогнул, будто споткнувшись, и с размаху рухнул на землю,

перекатившись через левый бок. Чей-то голос злорадно произнес:

  - Хотел привести "железнозадых", ублюдок?

  Потом взрослых повалили на землю и начали пинать ногами, а детям отвесили

по паре затрещин. Затем их заставили закончить работу с мясом кабана. А

утром, после бессонной ночи, нагрузили взрослых и подростков копченым и

подвяленным мясом, выстроили по двое, умело связав им руки их же

веревками, и привязали всех еще к одной длинной веревке. Так, сдвоенной

колонной, и погнали на север.

  Отряд двигался быстро. На первом же привале мешок Уимона пришлось

полностью разгрузить, распределив его поклажу между остальными. Но даже

налегке он к концу каждого перехода выматывался так, что Тарвесу, который

шел с ним в одной связке, приходилось буквально волочь его на себе.

  "Дикие" следовали впереди и сзади колонны, взгромоздившись на лошадей,

морды которых были опутаны какими-то ремешками. Лошади были несколько

крупнее, чем те, на которых охотники куклоса охотились в южных долинах. А

по бокам колонны, высунув красные слюнявые языки и злобно поблескивая

глазами, бежали псы. И это убивало надежду на побег получше, чем веревки и

огненные палки "диких". Высшие учили, что люди имеют право властвовать

только над людьми, и возможная смерть от клыков и копыт прирученных

животных пугала больше, чем смерть от руки человека.