только над людьми, и возможная смерть от клыков и копыт прирученных

животных пугала больше, чем смерть от руки человека. Пусть даже и дикого.

Похитители явно спешили покинуть эти места. Хотя Уимон никак не мог

понять, чего они опасаются. Впрочем, сегодняшнее происшествие кое-что

объясняло.

  На следующее утро Уимона с отцом отделили от общей колонны и отогнали к их

вчерашнему заступнику, разбившему бивак в полумиле от основного лагеря.

Судя по многочисленным следам, здесь обитало много народу, но сейчас

человек со странным именем Иззекиль оказался единственным обитателем этой

стоянки. Он встретил их дружелюбно, но веревки развязывать не стал. Только

чуть ослабил узлы, чтобы веревка меньше натирала запястья, и привязал

длинные концы к вьюку, положенному на спину одной из двух запасных

лошадей. Потом вскочил на спину лошади, высокомерно кивнул конвоирам и

легко ударил каблуками в бока своему коню. Их маленькая колонна тронулась

в путь.

  Они шли довольно ходко, но темп движения был не таким выматывающим, как в

прошлые дни. Иззекиль велел им оставить мясо, которое они волокли, но

позволил взять с собой заплечные мешки со скудными пожитками. Разрешил

навьючить их на запасную лошадь. Так что пленники двигались налегке. И

если бы не веревка и не собаки, бегущие по бокам их небольшого отряда,

можно было бы представить, что они с отцом просто накоротке выскочили из

куклоса проверить силки.

  До конечной точки маршрута они добрались дня за четыре. На второй день

пути Иззекиль отвязал их от лошади, а на третий совсем снял веревки,

пояснив:

  - Мне нужны ваши руки. А бежать не стоит, безопасная дорога здесь одна, а

собаки бегают быстрее людей.

  И действительно, начиная со второго дня, их путь так петлял между оврагов

и буераков, поднимался на каменные осыпи и опускался в узкие ущелья, что

даже такой опытный следопыт, как отец, вряд ли сумел бы отыскать обратную

дорогу. А на третий день после полудня тропа стала такой крутой, что

"дикий" и сам не садился на лошадь, а вел ее за повод, затаскивая на

склоны и подставляя плечо на спусках. А Торрей с сыном волокли запасных

лошадей. Это был нелегкий труд. Отец работал наравне с Иззекилем, но по

его лицу было видно, что всякий раз, когда он прикасался к этим

прирученным животным, то с трудом преодолевал отвращение. Сам же Уимон, к

большому удивлению, не чувствовал никакого отвращения. Ему даже нравилось

трогать их гладкую, бархатистую шкуру, так не похожую на грязную, всю в

ранках от укусов, в мелкой шелухе и травинках шкуру их диких собратьев. На

одном из привалов Иззекиль, заметив любопытный взгляд мальчика, сунул ему

в руку скребницу и предложил:

  - А ну-ка, парень, почеши бок Длинногривке.

  И Уимон принялся не очень умело, но старательно работать нехитрым

инструментом, чувствуя при этом какую-то затаенную радость. Радость

осталась с ним даже после того, как все было сделано, а отец ясно дал

понять, что ему не нравится такое поведение сына.

  Куклос "диких" ничуть не походил ни на их куклос, ни на благословенный

Енд. Хотя чем-то неуловимо напоминал последний. Дома были разбросаны на

довольно большом пространстве и построены так, чтобы казаться частью

ландшафта. Но именно казаться, а не быть им, как куклос. И к ним не вело

никаких дорог - так, тропки, похожие на звериные. Куклос "диких" появился

не сразу. Сначала им начали попадаться довольно крупные стада свиней,

которые паслись в лесу, охраняемые собаками. Затем, ближе к селению,

появились коровы, лошади и еще какие-то более низкорослые животные с

густой и длинной шерстью.