Каждое воскресенье Иззекиль отправлялся в церковь - так называлось то

странное строение, поразившее их при первой встрече с Нью-Питтесбергом. А

заведовал этой церковью тот самый человек в длиннополой одежде, которого,

хотя он не был ни Родителем, ни Самцом, ни Мужчиной семьи, все называли

"отцом" или "святым отцом".

  Так кончилась осень. Снег покрыл землю, а пруды и ручьи, в которых

плескались одомашненные птицы, затянуло льдом. Теперь по утрам Уимон

выбегал на пруд с пешней, чтобы разбить наросшую за ночь на полынье

корочку. Чтобы можно было набрать воды, да и гуси и утки могли бы немного

поплескаться.

  А однажды вечером Иззекиль вернулся с разлапистой зеленой елью. Он

отряхнул снег с сапог и, повернувшись к Уимону, весело произнес:

  - Ты помнишь, парень, скоро Рождество?

  Уимон не понял, что означает это слово. Но от него повеяло чем-то

радостным и волнующим.

  На следующий день они наряжали елку. Украшали ее деревянными палочками,

оклеенными крашенными в луковой шелухе осколками яичной скорлупы, ярко

начищенными гильзами и кусочками кожи. А потом Иззекиль приволок из чулана

тройной складень и коробку с удивительными вещами. Там были вырезанные из

дерева и кости фигурки людей, животных и деревья. Когда он развернул

складень, вся его внутренняя поверхность оказалась одной сплошной

картинкой. На ней были изображены дома, очень похожие на дома

Нью-Питтесберга, только стоящие вплотную друг к другу, а также ночное небо

с месяцем и звездами. Картинка стерлась, но даже оставшихся красок хватило

для того, чтобы мальчик понял, какой яркой и красивой она была когда-то.

Иззекиль трепетно провел по ней ладонью и благоговейно произнес:

  - Это вертеп, Уимон, настоящий рождественский вертеп. Еще с прежних

времен. Такой есть только у меня.

  Утром они проснулись от колокольного звона. Мерные звуки плыли над

спящими, укутанными толстым слоем снега полянами, над лесом, над

застывшими озерцами, и казалось, что весь этот замерший, заиндевевший мир

как-то меняется, светлеет. Разбуженный торжественными звуками, мальчик

приник к почти затянутому морозными узорами маленькому оконцу и не

заметил, как дверь его комнатки тихонько отворилась и на пороге вырос уже

полностью одетый Иззекиль. Он приподнял жировую свечку, которую держат в

руке, вгляделся в глаза мальчугана и торжественно произнес:

  - Одевайся, мальчик. Сегодня ты идешь со мной. В церковь.

  7

  Торрей вонзил вилы в небольшую копенку, поддел и с натугой вскинул вверх.

Уимон придержал копенку граблями, подтянул и чуть потоптался, поплотнее

уминая поданное отцом сено. В отдалении послышался выкрик:

  - Коу-коу! - и топот копыт.

  А спустя минуту из-за поворота вылетели волокуши с новой копной. Иззекиль

правил стоя. Он лихо подкатил к стогу и ловко развернулся, остановив

волокушу в паре ладоней от ступней Торрея. Иззекиль вскинул руку,

прикрывая глаза, и уставился на приближающиеся тучи.

  - Поспешать надо. Сейчас такой ливень будет...

  Уимон тоже посмотрел на тучи. Это действительно было величественное

зрелище. Тучи громоздились в несколько этажей, нависая одна над другой и

создавая подобие причудливых горных круч. Кручи наползали одна на другую,

играя всеми оттенками белого, синего и черного, как будто какие-то

чудовищные скальные люди сошлись в жестокой битве, а глухие раскаты грома,

время от времени доносящиеся оттуда, только усиливали мистическую картину

битвы огромных каменных гигантов. А чуть дальше надвигалась сплошная

черная стена.