Урусов толкнул створку железных ворот в арочном проеме, те легко распахнулись. Митя покачал головой: надо отцу устроить разнос дворникам – что стоило ворота запереть? Какое-никакое, а препятствие захватчикам. Тряхнул головой – да он с ума сошел, дворниками командовать вздумал! Живыми! Они вбежали во дворик на задах доходного дома. Посреди торчала паротелега, к облучку которой был надежно привязан цыган. И, кажется, он спал, свесив голову на грудь. Крепко так спал…

– Раиса! – Урусов бросился к распростертой в ярко-зеленой траве рыси. – Я чувствовал боль во время драки, я… Я думал, что задели меня! – Он рухнул перед рысью.

Лесная кошка протяжно, почти по-человечески застонала и подняла располосованную ударом клинка усатую морду. Шершавый язык теркой прошелся по руке Урусова, словно рысь просила извинения, что не справилась, хвост слабо дернулся. Урусов сгреб ее в охапку и ринулся вон со двора, даже не оглянувшись на Митю.

Митя только вздохнул ему вслед: Симарглыч, что с него возьмешь. Неторопливо подошел к цыгану – спешить тут уже было некуда. Внутри болезненно дернулось, а во рту появилась горечь, так что пришлось мысленно на себя прикрикнуть: уж после сегодняшнего мертвецы ему должны быть… как родные! Губы скривила неприятная усмешка, и он потянул голову цыгана назад, открывая перерезанное от уха до уха горло.

– Сомневаюсь, что это был удар варяжского топора… – все с той же кривой улыбкой прошептал Митя.

Нож против нежити легко срезал веревку. Митя с усилием перевалил тело в кузов паротелеги и уже без всяких колебаний уселся на залитое кровью сиденье. На нем самом крови было ничуть не меньше.

Глава 41

 Беглец от славы

Митя потянул рычаг. Паротелега нервно заквохтала и наконец тронулась с места.

Он выехал со двора и медленно покатил по улицам. Поворот, поворот, еще поворот… На перекрестке пришлось притормозить: целая вереница пустых телег тянулась в сторону пристани. Дождался, пока проедут, и покатил к дому. В городе ему больше делать нечего, а любопытство… любопытство его не мучило. Он и без того знал, что проиграл.

Цыган, их единственный свидетель, мертв, и теперь медведь – это просто медведь, хищник, невесть каким образом забравшийся в город и задравший случайно подвернувшихся прохожих. Несчастный случай. Не убийство. Можно, конечно, узнать, кому принадлежит дом в лоцманской слободе, но Митя был уверен, что к Лаппо-Данилевским эта дорожка не приведет. Не глупцы же они!

А еще он все-таки убил. Держался, держался… и убил. Уж убил так убил.

Наверху распахнулось окно, и наружу выглянул… убийца.

Митя отчетливо почувствовал резкий, словно металлический вкус крови на языке и увидел легкую черную дымку, сочащуюся меж ставнями. Он резко рванул рычаг паротелеги… В окне на миг показался молодой улан в форме, небрежно скользнул взглядом по Мите и отступил в глубь комнаты. Митя услышал доносящийся оттуда звонкий, почти мальчишеский голос:

– Я только на минутку забежал, матушка, вас успокоить! Ничего не бойтесь – мы этим селедочникам уж так всыпали, век не забудут!

Банг-банг-банг! – звонко стуча каблуками по брусчатке, мимо прошагал наскоро сбитый патруль – стражники-казаки и городовой. Темная дымка клубилась над двумя из них. Привкус крови во рту стал отчетливее.

Митя обвис на рычагах паротелеги и захохотал. Он не хотел убивать, но все-таки убил, теперь он сам – убийца и… способен не только через полгорода чуять трупы, но и определять убийц, скажем так, на глаз и на вкус! Всех убийц, любых убийц, какие только есть и кого бы они ни убили, – враги в схватке тоже считаются! И даже если при встрече с Лаппо-Данилевскими он увидит, что оба они – убийцы… это ничего не докажет даже самому Мите.