|
- Все в Длани Его, - князь осенил себя знамением Гибнущего под Камнями. - То мне неведомо. - Как же правишь ты градом, коназ, - с нескрываемым презрением бросил темник, - если твоя же собственная женщина из твоей воли выходит? - Таков наш обычай, - боярин видел, что Арсений Юрьевич еле сдерживался. - Дурной обычай, - зевнул степняк. - Перейми наш, ибо мы побеждаем. А потому наши обычаи лучше. Князь ничего не сказал, лишь вновь развел руками. 2 …Тот пир Алексии Всеславич Обольянинов запомнил надолго. Воины темника Шурджэ, его избранная сотня, сожрав и выпив все, что только смогли, стали громко стучать рукоятями сабель по столам, требуя «девок». - Женок, вишь, хотят, - с постный лицом возвестил толмач Терпило. - Придумай что-нибудь, ты же роск! - не выдержал Обольянинов. - Я - залессец! - напомнил тот. - Князь Гаврила Богумилович на сей случай всегда холопок закупных держит, своих бережет. Но Тверень же не такая, не замарается! - поддел он боярина. - Т-ты… - Обольянинов шагнул к толмачу, чувствуя, как глаза заливает красный. - Я тебя… голыми руками… - Попробуй, - прошипел в ответ Терпило, - попробуй. Враз на кол сядешь! Меня сам темник великий ценит и по имени знает! - Я пса своего тоже по имени знаю, - сплюнул боярин, однако же отступился. Прав был проклятый залессец, как есть прав. Чего у саптарвы не отнимешь - своих не выдают. В смысле, чужим не выдают. Сами-то запросто и спину слопать могут, но, пока ты им нужен, от других защитят. Однако князя надо было выручать - змеиная ухмылка темника становилась все злее, и все громче стучали по доскам столов рукояти ордынских сабель. Арсений же Юрьевич, похоже, растерялся. Языкастой ловкостью, коей так отличался князь Залесский и Яузский, князя тверенского явно обделили. - Великий темник, - Обольянинов не простерся ниц, но поклониться себя заставил. - Не взыщи, не гневайся на верных слуг своих. Страх объял весь город при вести о твоем приходе. Вот и разбежались кто куда наши красные девицы. 3 Шурджэ медленно откинулся на резную спинку жёсткого княжьего кресла, казавшуюся сейчас мягче перин с лебединым пухом. Ничего нет лучше, как вновь и вновь убеждаться в правоте великого Саннай-хана, в истинности его Цааза, его Закона, гласящего: приди к живущему на одном месте с мечом, и он сам отдаст тебе все, что имеет. Лес давит сердца этих людей, и они становятся трусливее сусликов. А суслик разве не добыча степного волка? Вот и этот избранный нукер коназа росков - страх уже убил его, допрежь доброй сабли самого темника Шурджэ. Он кланяется. И - как же точно сказано в Цаазе: «Узришь ты ужас, сочащийся из глаз его». Великий водитель воинов Саннай знал, о чем говорил, когда чинмачинские писцы поспешно записывали за ним главу «О трепещущих». - Мы здесь волей нашего хана, великого, справедливого, - медленно произнес темник. - Его воля велит нам не резать овец без крайней надобности. А ты - овца, нукер. Мужчина не сказал бы ни слова о страхе. Боярину кровь бросилась в голову, щеки запылали, пальцы до боли сошлись на богатом, не для боя, для чести взятом кинжале. - Воля великого темника прозывать меня, как ему благоугодно, - на сей раз Обольянинов говорил по-роскски, - однако я поведал ему истинную правду. |
