Громов изложил все это Черкасскому, но того как заколодило: вынь да положь девицу. Сам он еще не мог вдеть забинтованную руку в рукав кафтана. Пришлось спустя еще два дня опять навестить архитектора. Тот снова попросил о помощи жену. Оказалось, дом не так-то прост — накануне поздно вечером подкатил богатый экипаж, вышел закутанный в епанчу кавалер, его лакей постучал в дверь, обоих с поспешностью приняли. Когда кавалер изволил уехать, архитекторская жена не знала, но наутро кареты возле дома уже не было.

— Кончай ты валять дурака, Черкасский, — сказал Громов, пересказав эту сплетню. — Видать, тот господин прятал в Царском Селе любовницу, а теперь ее перевез в иное место. Это ты все от безделья…

— Если бы точно знать, что там с курляндцем! — воскликнул князь. — Громов, ты мне друг — сегодня же поезжай к матушке! Она этого чертова курляндца из виду не упускает.

— Опять маскарад? — обреченно спросил Громов.

— Друг ли ты мне?

— Друг…

На сей раз, впрочем, преображенец обошелся без армяка.

Он одолжил у знакомца верховую лошадь и первым делом поехал к казармам своего полка — сколько ж можно пропадать, надеясь на влияние княгини Темрюковой-Черкасской? Когда он ехал к Спасо-Преображенскому собору, у которого рассчитывал встретить сослуживцев, не заходя в офицерские казармы, не одна девица обернулась, не одна проводила взглядом статного всадника.

Этот храм, первый в столице о пяти куполах, был знаменитый — его поставили по приказанию покойной государыня Елизаветы на том самом месте, где был полковой двор и казарма гренадерской Преображенской роты; там появилась императрица, призывая преображенцев помочь ей взойти на престол, принадлежащий дочери Петра Великого по праву рождения; там горячо молилась об успехе дела.

Громову повезло — несколько человек из недавно учрежденной при полку егерской команды торопливо шли к полковому собору. Он узнал знакомцев и окликнул их.

— Ты откуда взялся? Мы думали, лежишь раненый при последнем издыхании, — сказал подпоручик Прохоров. — Слыхал ли новость?

— Нет, я за новостями и прибыл, — Громов соскочил с коня. — Мы с Черкасским после той дуэли боимся лишний раз на улицу нос показать. Ждем, пока княгиня все уладит.

— Ну так самое время вам выбираться из убежища. В Москве бунт, толпа с кольями ворвалась в Кремль, разгромлены дома и чумные больницы!

— Господи Иисусе… — только и мог произнести Громов.

— Владыку Амвросия растерзали в Донском монастыре. Москва без начальства взбесилась.

— Куда ж оно подевалось? — удивился Громов. — Неужто чума?..

— Чума, да не та! — перебил его Прохоров. — Имя ей — трусость. Генерал-губернатор Салтыков из Москвы сбежал, отсиживается в деревне. Обер-полицмейстер Юшков сбежал! Один генерал Еропкин с бунтовщиками не побоялся схватиться и стрелял по ним картечью. Так что, собирайся, Громов, через день выступаем.

— Куда?

— Еще не понял? Да в Москву же. Армия на юге застряла, государыня посылает усмирять бунт гвардию. Поведет фаворит. Сказывали, сам вызвался. От каждого гвардейского полка — по большой бригаде, идем с припасами, с лекарями, чуть не всех из столицы забираем!

— Черкасского княгиня не пустит, — сказал Громов. — Я ее знаю, всех переполошит…

— А напрасно, — отвечал Прохоров. — Вам обоим умнее всего было бы спрятаться в Москве. Пока оттуда вернетесь — все про ту дурацкую дуэль позабудут! Так князю своему и передай.