— А отчего бы нет? Ты в полку первый боец! Мне бы так! — с совершенно детской завистью сказал князь. — Садись. Будем пить венгерское вино, глядеть на огород и воображать себя в Аркадии. Истинная идиллия! Покамест нас обоих не женили! После этой дуэли матушка непременно захочет мне на шею какую-нибудь дуру навязать, чтобы я угомонился! А тебе — за компанию! Чтобы больше ко мне в секунданты не шел! И ведь найдет двух дур с приданым, вроде этой Катьки Егуновой, из-за которой Авдотья чуть последнего ума не лишилась… Эх! Сколько нам еще той идиллии осталось!.. Тришка, дармоед! Тащи хоть что-нибудь! Знал бы ты, Громов, до чего мне не хочется жениться!

Идиллия была самая достойная — комнату, которую Авдотья Тимофеевна обставила для девицы, велев повесить и зеркало в резной позолоченной раме, и крошечные полочки, поддерживаемые амурчиками, двое преображенцев обратили в мужской рай: тут висели на стульях их зеленые мундиры, стояли в углу два мушкета, над изящнейшим канапе вместо канделябров пристроены были пистолеты. Мраморная девка, державшая над головой корзинку для фруктов, увенчана была приметной треуголкой — по галуну на треуголках гвардейца могла признать даже дама, которая путалась в различиях меж мундирами: у семеновцев он был с мелкими зубчиками, у преображенцев — с крупными, у измайловцев — вовсе без зубчиков. А пустых бутылок, выстроившихся вдоль стены, за время идиллического изгнания из столицы набралось уже более полусотни. Выносить их князь не велел — это зрелище его веселило, всякому приятно осознавать грандиозность своего подвига.

— Да и мне совсем не до женитьбы, — поддержал князя Громов. — Ох! Чуть не забыл! Я ведь телескоп привез! Ей-богу! Маленький, да отменный! Взял у господина Эйлера — сам-то он уже в небо не глядит.

— Ты ездил на Васильевский? — удивился князь.

— Далеко ли? По Исаакиевскому мосту за полтора часа обернулся — и то, пока телескоп в перину и в рогожи заворачивали… Идем! Потащим его на чердак.

— Сам, что ли, потащишь? А люди на что? Вон Тришка?

Тришка в этот миг как раз водружал на столик блюдо с холодными мясами всех сортов.

— Сам и потащу. Людям столь хитрую механику доверять нельзя.

И Громов, лишь малость перекусив, действительно чуть ли не на руках внес на чердак свою любимую игрушку.

Дом был новый, на чердаке еще не набралось древнего хлама, и Громов установил трехногий телескоп у окошка без затруднений. Если бы князь Черкасский не залез туда и не давал советы, было бы куда легче.

— Эх, жаль, до ночи далеко, — сказал Громов. — Я бы тебе показал лунные моря и все созвездия…

— Постой! А днем в него смотреть никак невозможно? — спросил князь.

— А чего днем смотреть — ничего же не видно…

— Не в небо, дурень! На грешную землю! В окошки! Это ж мы и в дворцовые окошки сейчас заглянем! И по всей слободе прогуляемся! Узнаем, где у нас тут живут красоточки! Ну, давай, учи, как с ним управляться!

— Не тронь! Убери немытые лапищи!

Некоторое время спустя оба преображенца старательно изучали соседние окна и дворы. Увидели два грехопадения, задумались: это что же, и мы в столь важный момент являем собой такое нелепое зрелище? Громов уже решил гнать товарища с чердака, но Черкасский вдруг закричал:

— Гляди, гляди! Нимфа!

Во дворе (а в котором — не поймешь, потому что глядит телескоп далеко и окрестностей не показывает) прохаживалась девица в белой рубахе и с распущенными пышными волосами.