Эрминия очнулась от тяжелых дум.

– Не говори ерунды, Гейвин. В этом доме ты все равно что родной. Поднимись наверх, Конн или Аластер найдут тебе сухую одежду, а потом мы все вместе пойдем в сад и попьем горячего бульона или чаю.

– Да, – добавил Аластер. – А с рассветом я отправляюсь в Хамерфел.

– Мама, – умоляюще обратился к Эрминии Конн, – скажи ему, что он делает глупость! Он ведь совсем не знает ни гор, ни дороги до Хамерфела.

– Тогда чем скорее я все это узнаю, тем лучше, – возразил Аластер.

Конну пришлось признать правоту его слов, но он не хотел сдаваться.

– Люди не знают тебя и не будут подчиняться, они привыкли ко мне.

– Что ж, им придется привыкнуть ко мне, – сказал Аластер. – Оставь, брат. Это мой долг, и настало время его исполнить, плохо, что я не сделал этого раньше, но лучше сейчас, чем никогда. Кроме того, мне хотелось бы, чтобы ты остался здесь и позаботился о матери. Она только‑только вновь обрела тебя и будет переживать, если так скоро вновь разлучится с тобой.

Конн понял, что не сможет переубедить брата, не создав впечатления, будто он продолжает претендовать на титул герцога Хамерфела, или не желает заботиться о матери, или уклоняется от поручения, которое возлагает на него его старший брат и господин.

Тут слово взяла Эрминия:

– Я не хочу отпускать вас туда, но я понимаю, что это необходимо, и к тому же, Конн, мне кажется – Аластер прав, ему давно уже пора начать выполнять обязанности по отношению к своим людям. А если рядом будет Маркое, вопрос повиновения отпадет сам собой, поскольку тогда люди будут точно знать, кто он такой.

– Да, разумеется, ты права, – в конце концов согласился Конн. – Тогда тебе лучше взять мою лошадь. Она – горской породы, твоя кобыла будет спотыкаться на крутых тропах и падет от холода в первую же ночь. А моя пусть неказиста, но без труда доставит тебя в любое место.

– Что? Чтобы я сел на эту толстокожую клячу? Да это все равно что ехать верхом на осле! – со смехом произнес Аластер. – Не дай бог меня кто‑нибудь на ней увидит.

– Зато в горах, братец, ты обнаружишь, что ни о человеке, ни о лошади нельзя судить по наружности, – сказал Конн, до смерти обиженный этим бесконечным спором с братом. – Моя лошадь специально выведена, чтобы выжить в горах. Кстати, от твоего наряда останутся одни лохмотья. Все‑таки я считаю, что мне лучше ехать с тобой и показывать дорогу.

– Это исключено, – произнес Аластер, но его мысли были абсолютно прозрачны для Конна:

«Маркос до сих пор считает Конна герцогом и своим господином, если Конн будет там, мне никогда не добиться от него полного подчинения».

На это Конн мягко заметил:

– Ты ошибаешься насчет моего приемного отца, Аластер. Когда он узнает правду и увидит татуировку, которую собственноручно сделал на твоем плече, он окажет тебе поддержку.

Аластер импульсивно обнял его.

– Если бы весь мир состоял из таких же честных людей, как ты, брат, мне было бы не так страшно. Но не могу же я вечно прикрываться твоей силой и честью, я должен сам, без посредников, встретиться с моими подданными. Так что, брат, доверь это дело мне.

– Если ты уверен, что должен поступить именно так, тогда не смею тебе мешать. Ну что, берешь мою лошадь?

– Я от всей души благодарен тебе за предложение, – с искренней теплотой произнес Аластер, – но боюсь, что она не сможет скакать так быстро, как мне того бы хотелось.