– Ну, и какой он был?

– Понимаешь… Он был актер. Что еще я могу сказать? Когда ты работаешь в обслуге, с тобой не разговаривают как с человеком, поэтому, когда он здесь служил, я с ним дела почти не имела, разве что пришивала ему пуговицы на брюках, которые что‑то уж очень часто отлетали.

– Да что ты! Почему?

– Потому что у него… – Молли кашлянула, маскируя ухмылку. – В этом месте у него сидел бес.

Элпью подняла брови.

– Как и во всех других.

– И то правда. Бык, а не человек.

– Кто еще может знать о нем что‑нибудь? Например, актрисы?

– Поспрашивай в меблирашке в Роуз‑корте. Он снимал там комнату.

– Как и все они…

– Верно. – Молли закрепила и обрезала нитку, отложила косынку. – Некоторые из них обречены сейчас сидеть там и жаловаться, что здесь у них роли маловаты, а там их роли отданы другим и что у нынешних зрителей нет вкуса, раз они предпочитают им синьора Фидели…

Они какое‑то время послушали доносившееся со сцены пение:

…И род свой продолжим, друг друга любя,

Чтоб в отпрысках наших продолжить себя.

– Довольно забавно, правда? – Молли взяла украшенный перьями головной убор и оценила размер ущерба. – Этот мужчина, у которого вообще нет никакого оснащения, вопит как резаный, зарабатывает этим целое состояние, и толпы женщин вешаются ему на шею, тогда как здоровый мужик не в состоянии привлечь внимания даже одной женщины или удержать крохотную роль…

– Джек Фрай! Тупой неотесанный грубиян. Подлец, каких свет не видывал.

– Забавно, я знаю, что кое‑кто так его и прозвал – Подлец. – Элпью сидела в одной из комнат, сдаваемых актерам в Роуз‑корте. Комнатка была настолько тесной, что добраться до кровати стоило большого труда, но достаточно уютной. Сверху неслись визг и вопли двух женщин, ссорящихся между собой. Элпью посмотрела на потолок. – Такое впечатление, что они там убивают друг друга…

Актер снова бросился на кровать и хохотнул.

– Репетируют, дорогая. Проходят некоторые избитые сцены. От количества повторов к концу каждой тирады они уже выдыхаются; готов поспорить, что разыгрывают сцену с кинжалом из «Королев‑соперниц».

– О, – отозвалась Элпью, ничего не поняв из этого объяснения.

– Это, можно сказать, любительницы. Хороший актер должен мастерски уметь изображать все страсти: любовь, радость, скорбь, гнев, нежность и зависть. У них же получается только гнев. – Актер фыркнул. – Да и то, честно говоря, гнев у них похож на истерику.

Элпью попыталась вернуть разговор к Джеку Фраю, Подлецу.

– А, этот! – Актер вздохнул и смахнул с жилета пушинку. – Он всех нас довел. Все время стонал, считая, что он лучше всех остальных…

Элпью воздержалась от слов: «А кто из актеров не считает?», вместо этого вежливо кивнув.

– Он думал, что должен получить роли Беттертона. Говорил, что этот человек – отживший свой век старый дурак. Выживший из ума. Томас Беттертон! Величайший актер нашего времени! Только представить! Сказал, что нынешнему зрителю нужны настоящие мужчины.

Элпью рассмеялась.

– Вот уж нет, если успех синьора Фидели о чем‑то говорит.

– Глупый итальяшка. – Скривившись, актер похлопал себя по штанам. – Я на многое способен ради искусства, но не до такой же степени. В этом нет необходимости. В дни моей молодости была одна пьеса…

– Но вы же ничуть не похожи на Джека Фрая, – поспешно вставила Элпью на тот случай, если актер собирался рассказать еще один нудный анекдот из театральной жизни.