Какая б участь пьесу ни ждала,

Не будет автору в том никакого зла:

Поскольку если муза подведет,

То худшее, что ждет его, – развод.

Он вашего, мужья, решенья ждет.

Графиня ткнула Элпью локтем в бок. – Очень уместно!

Под гром аплодисментов Энн Брейсгирдл величаво удалилась, и двое актеров, выйдя из боковых кулис, начали пьесу.

– Нед, Нед, куда ж ты так быстро? Что, струсил? Но ты же нас не покинешь? – сказал один.

– А где женщины? – ответил второй.

Элпью посмотрела на Бо и быстро обежала взглядом зрительный зал. Она остро чувствовала особый, характерный для театра запах: смесь духов – резких, мускусных, цветочных – и пудры. Она различила фиалки и сандаловое дерево, ландыш и пачули, розовое масло, фрезию, жимолость и мускус.

Театр от публики не ломился, но обеспечил, как говорили актеры, «хороший сбор». Все ложи были заняты. Элпью внезапно встретилась взглядом с большими трогательными глазами маленького слуги‑арапчонка.

Прошедшую ночь она провела в тепле, но не самым спокойным образом. Спала она с графиней, которая во сне храпела. А уж что до звуков, доносившихся из постели Годфри… Элпью постаралась об этом не думать. Большую часть времени она пролежала без сна, тревожась за красивого темноволосого мужчину, которому не доверяет жена. И пока позвякивание ведер с молоком и стук колес молочных тележек на улице не возвестили о приближавшемся рассвете, в ее голове теснились мысли об убийстве и увечьях. Однако же вот он, этот малый, сидит себе, улыбаясь, довольный и свободный, менее чем в трех ярдах от нее. На сцене выходили и исчезали с нее актеры, а Элпью все боролась с искушением крикнуть: «Где ты был прошлой ночью, Бо Уилсон?»

Наконец начался антракт, и в партер хлынули девочки с корзинами, полными апельсинов, и принялись расхваливать свой товар.

– Прекрасные китайские апельсины, сочные спелые апельсины.

Многие зрители вышли на улицу, на холод, выкурить трубку или размять ноги. У некоторых билеты были только на одно действие, эти люди собирались прийти и посмотреть остальные акты в другой раз.

Бо остался сидеть на своей скамье, болтая со стариком в седом парике, и Элпью попыталась определить, чем же занимается этот человек. Врач, наверное, или адвокат.

– Очень даже ничего, – обратилась к Элпью графиня. – Я наслаждаюсь славным Конгривом… «Хотя в браке мужчина и женщина становятся одной плотью, они все равно остаются двумя глупцами». – Она усмехнулась. – Очень к месту.

– Я не слушала, – сказала Элпью, по‑прежнему глядя в партер. – Я следила за ним.

– И?

– Он смотрел пьесу.

– Он краснел, когда вышучивали брак?

Элпью покачала головой.

– Смотрел с вожделением на какую‑нибудь из актрис? На Брейсгирдл? Я знаю, она прикидывается девственницей, но мне довелось с ней познакомиться, и я подозреваю, она не больше девственница, чем я…

Элпью покачала головой.

– Он смеялся над миссис Фербрюгген, а кто не смеялся?

– Чепуха! По‑моему, проститутка с ляжками и задом таких размеров должна и смеху обрадоваться. – Графиня поджала свои накрашенные алые губки при воспоминании о грубых выпадах, которые миссис Фербрюгген позволила в адрес ее собственной пьесы, когда, швырнув рукопись на пол, осыпала ее ругательствами и топтала ногами.

Ее светлость слегка сдвинула набок парик. Чума на эту шлюху. Скоро она раскопает какой‑нибудь связанный с нею скандал и насладится местью.

Элпью с графиней мрачно смотрели на Бо.

– Интересно, что же все‑таки случилось вчера вечером? – вполголоса проговорила графиня.