– Кто бы ни написал, а по моему, стихи отличные, – ответил Зденек.

– Я знаю, кто написал! – выскочил Лешка и поднял руку. – Это ты написал!

Смуглые от загара щеки Зденека вспыхнули.

– А тебе что?

– Нет, скажи правду, это ты написал? – не отставал Лешка.

– Ну, я, – сказал Зденек. – Ну и что с того?

– Плохие стихи, – сказал Роберт. – Ты вдумайся и поймешь, что очень плохие.

Зденек сощурил глаза.

– Завидуешь?

– Ты дурак! – вмешалась я. – Ну чему тут завидовать? Стихи, конечно, неудачные, но и у многих великих поэтов бывали неудачные стихи.

– А я стихи не пишу, – заметил Роберт спокойно. – Чему же мне завидовать?

Валя посмотрела на пылающее лицо Зденека и, должно быть, невольно пожалела его.

– Чем же они плохие? – спросила она Роберта. – Ты объясни нам, и ты, Катя, тоже.

Роберт пожал плечами.

– Да ты сама видишь, что стихи не удались, разве не правда?

– Правда, – вздохнув, ответила Валя.

Наверное, больше всего на свете ей хотелось бы, чтобы эти стихи были посвящены ей.

Увы, она хорошо знала, кому они посвящены и о ком тоскует Зденек.

– Ладно, – примирительным тоном начал Роберт. – Катя права, даже у самых больших писателей бывали неудачи.

– Конечно, – поддержал его добросердечный Лешка. – Только я не понимаю, почему ты пишешь «в Сорренто»? Сорренто, по моему, в Италии.

– А почему Пушкина и Лермонтова к черту? – спросила я. – Они же классики!

Валя вдруг осмелела. Или в ней взыграло чувство справедливости, или она и вправду поняла, что стихи никуда не годятся.

– Стату́я – неправильное ударение, не стату́я, а ста́туя!

Зденек пожал плечами.

– Дело не в ударении, – сказал он насмешливо. – И вообще, больше я вам стихи не читаю. Договорились?

Не дожидаясь ответа, он медленно повернулся и отошел от нас.

– Все таки ста́туя, – сказала Валя, глядя ему вслед. – Как хотите, ста́туя…

Зденек дулся и не разговаривал с нею целых два дня.

Больше он не читал нам стихи. Само собой, он продолжал сочинять их. Валя призналась мне, что как то видела у него целую тетрадь, исписанную сплошь стихами, только она не успела прочитать их. Над каждым стихотворением было выведено: «Л. О.».

Мы всё реже собирались в Донском монастыре, а если и собирались, то без Зденека.

И Валя, печально моргая ресницами, признавалась:

– Скучно без него.

Однажды, когда мы после уроков сидели на бревнах на школьном дворе, Лешка спросил ее:

– Бывают ли сумасшедшие от любви?

– Наверное, бывают, – рассеянно ответила Валя.

– Значит, ты помешалась, – уверенно сказал Лешка. – Ты сошла с ума от любви.

Валя вспыхнула.

– Как это – помешалась? Ты думай, прежде чем говорить.

– А так вот, – продолжал Лешка. – Вчера ты уд заработала по географии, а раньше я тебя спрашиваю, где Роберт, а ты отвечаешь: «Да, конечно, дни стали короче».

Валя растерянно оглянулась на меня.

– Разве? – спросила она.

Я ничего не ответила ей.

– Кто спрашивал Роберта? Я здесь, – сказал подошедший к нам Роберт.

– Я, – ответил Лешка и, смеясь, добавил: – Я говорю, наша Валька помешалась от любви.

Он посмотрел на Роберта, ожидая ответной улыбки, но Роберт сухо бросил ему:

– А ну хватит!

И Лешка затих, словно пришибленный.

Вечером, когда мы шли домой, Валя сказала мне:

– Мне надо с тобой поговорить.