Роберт тронул Лешку за плечо.

– Если тебе нужно перо, я дам.

– У меня есть, – надменно ответил Лешка. – Чтоб у меня еще и пера не было!

Мы рассмеялись.

– Хранил на всякий случай, – сказала Валя.

Мы отправились в пионерскую комнату, и Лешка опустил в коробку перо. Это был первый штраф, первое нарушение уговора.

Постепенно коробка заполнялась перьями. Конечно, всегда говорить правду было просто невозможно.

Однажды Гриша Четверг заглянул в коробку, до половины полную перьями, укоризненно пожал плечами.

– Эх вы, правдолюбцы. Филармония, одно слово…

Но спустя несколько дней и сам положил перо.

– Был один случай, – коротко пояснил он. – Пришлось покривить душой.

Он не сказал, в чем дело, но сам, честно следуя уговору, наказал себя. Перо Гриши было отличным, очень тонким, называлось «рондо», и им было удобно рисовать.

Однажды я улучила момент и взяла себе это перо, а взамен положила другое, порядком истертое, и никто ничего не заметил.

10

Мне полюбились и на всю жизнь запомнились московские улицы, площади, парки. Может быть, потому, что с каждым из них было связано для меня что то важное, интересное и нужное только для одной меня.

До сих пор, слыша слова «Серебряный бор», мне вспоминается дождливый июльский день, просторные луга, привольно раскинувшиеся на другом берегу, и наша лодка, в которой сидим мы с Лешкой и Роберт.

Лешка старательно налегает на весла.

Лицо Лешки покраснело от напряжения. Роберт решительно встает со своего места.

– А ну, дай ка я погребу, мне тоже охота…

Может быть, вовсе ему не такая уж охота грести, но Лешка устал, ему нельзя переутомляться, и вообще мы должны незаметно оберегать Лешку.

Теперь, когда у Лешки свободны руки, на душе вроде полегчало. Он говорит, говорит без конца, а мы слушаем его. Роберт гребет, а сверху, с серенького и хмурого не по летнему неба, сыплет на нас мелкий надоедливый дождик.

Роберт методично поднимает и опускает весла. Крупные, продолговатые, словно серые виноградины, капли воды, сверкая, падают с весел на воду.

– Давайте займемся самоанализом, – говорит Лешка.

Мы с Робертом вопросительно взглядываем на него.

– ?!

– Неужто не знаете, что это такое? – В голосе Лешки звучит неприкрытое самодовольство: дескать, вы не знаете, а вот я знаю!

– Нет, – откровенно признается Роберт. – С чем его едят?

– Это очень непростая штука… – важно изрекает Лешка.

Я обрываю его:

– Где нибудь вычитал?

Но Лешка не отвечает мне.

– Очень даже непростая, – повторяет он. – Понимаете, надо стараться всегда и во всем наблюдать за собой и как можно беспощаднее относиться к себе.

– Что значит беспощаднее? – спрашивает Роберт.

– А вот так. Надо со стороны видеть себя и оценивать свои поступки так, словно ты это вовсе не ты, а какой то чужой, посторонний человек.

Он обводит нас горделивым взглядом. Он видит, что мы поражены его словами.

– Вот еще! – возмущенно говорю я. – Как это можно так, что я сама для себя чужая? Выходит, я это не я?

– Не кипятись, – останавливает меня Роберт. – Я уже все понял. Надо научиться быть объективным к себе.

– Верно! – кричит Лешка.

Он подпрыгивает на скамейке, и лодка наклоняется набок.

Я визжу что есть сил, и Лешка испуганно хватается за сиденье. Один только Роберт не растерялся, спокойно взмахивает веслами.

Когда все успокаиваются, Лешка начинает вновь:

– Если все понятно, давайте займемся самоанализом.