Понятно, что военный невроз офицера обычно не столь груб в своих симптомах, как у простого человека. Ведь у него, вознесенного над массой и в силу лучшего духовного развития, больше возможностей для сублимации обрушившихся на него ударов судьбы. Вместе с тем в нашей психиатрической работе скоро в гораздо большем количестве будут встречаться неврозы и у офицеров, как только наши коллеги снизойдут до того, что больше не будут рассматривать неврозы с моральной точки зрения и использовать для своих товарищей из офицерского сословия удобные диагнозы вроде неврастении, ишиаса, невралгии и пр.

Военный невроз, как и невроз мирного времени, является выражением расщепления личности. Оно вызвано постоянным сужением комплекса личности вследствие принуждения к дисциплине и прежде всего психическим и физическим истощением за год или несколько лет войны. Загруженный незавершенным душевным материалом солдат вынужден удовлетворять сверхвысокие требования. Затем случай или катастрофическое событие приводит расшатанную психику личности к кризису. Укоренившиеся в бессознательном эмоционально окрашенные комплексы начинают одерживать верх, и проявляется военный невроз. Однако здесь соскальзывание психического в физическое означает нечто большее, чем процесс самосохранения психики. На мой взгляд, заболевание одновременно есть начало процесса излечения. Последовательное применение психоаналитического гипноза снова и снова показывало, что физические симптомы в своем безмолвном выражении стремятся привлечь внимание человека к мешающим личности элементам, заключенным и погребенным в его бессознательном. Поскольку связь между сознательным и бессознательным прерывается изнутри мощной стеной сопротивления, для восстановления гармонии личности становится необходимым обойти ее внешними, телесными путями.

Если преимущественно физические симптомы военного невроза являются проявлениями сознательно детерминированных представлений, то в более психически выраженных формах, в состояниях торможения и возбуждения, вытесненные аффекты главным образом борются за восстановление нарушенного психического равновесия. Строгое разграничение этиологически эффективных представлений и ощущений, естественно, немыслимо. Связь может быть только количественной. Все представления, разумеется, состоят в совершенно особых отношениях с «я» больного из-за своей эмоциональной окраски; с другой стороны, аффекты связаны со своими каузальными представлениями.

Признание смысла заключенной в симптоме невротической тенденции к исцелению является первой частью нашей психоаналитической терапии, а передача наших знаний пациенту — второй. Кульминацией лечения является привлечение самостоятельного участия освобожденного от аффективного застоя невротика, который, основываясь на своем расширенном духовном горизонте, теперь имеет больший простор для волевой деятельности. Человек может хотеть лишь известные ему вещи. Исходя из этого, психоаналитику становится ясно, что диагноз mala voluntas, который часто приводит не обученного психоанализу врача к конфликту с пациентом, обычно означает mala potentia врача, ничего не знающего о функциях бессознательного.

Ослабление личностного комплекса солдата указанным выше образом и его подчиненность другим эмоционально окрашенным представлениям, так или иначе укоренившимся в подсознании, связанная с ними постоянная готовность к подчинению враждебным «я» стремлениям представляет собой сущность так называемой патологической суггестивности, использование которой в лечебных целях без изучения основ означает усиление болезни вместо ее излечения.

По моему мнению, невротик подвержен прежде всего аутосуггестии, то есть сверхценным эмоционально окрашенным представлениям, возникающим в нем тогда, когда доминирование «я»-комплекса ослабевает или полностью исчезает.

По моим наблюдениям, сужения и отключения сознания представляют собой начальную стадию военного невроза.