Вот буквально вчера, наблюдая сквозь мрак

 Резеду и душистый табак,

 Я мадам Козибродскую встретил в саду

 И с тех пор пребываю в бреду.

 Этих дивных сфирот ослепляющий пыл!

 Эта грация серны младой!

 Говорят, Козибродский на речку ходил

 Обливаться холодной водой…

 Опаляет, сжигает такая краса…

 Козибродский зачах и ослаб…

 — Даже слушать противно, — воскликнул Муса, —

 Тьфу на ваших распущенных баб!

 Это ж надо, таращиться людям в глаза,

 Завернулась хотя бы в изар!

 — Ша! — говорит рабби Зеев. — Я все же сказать хотел;

 В сердце вселенной пылает огонь светил,

 И чтоб человек в это сердце проникнуть смог,

 Пламень его пригасил милосердно Б-г,

 В дольних мирах отраженным огнем горит,

 Ибо любовь не губит, а животворит…

 — Да, — согласился ибн-Батта, — слепящий свет

 Любящий прозревает на склоне лет,

 Он недоступен словам хвалы и хулы,

 Взор его проникает во все углы,

 Нет для него расстояний и нет времен,

 Избранный он из всех и достойный он,

 Точно соль в морях, в Господе растворен…

 Что в небеса глядеть? — не зря ведь Руми изрек,

 Неразличим, неразлучен с тобою Бог —

 Меж предсердьем и сердцем струится он,

 Льется слезой из-под опущенных век,

 Если ж твои ресницы смежает сон,

 Между глазом и веком скрывается он…

 — И все ж, — сказал рабби Бер, — Б-жий мир есть полный сосуд,

 А сосуд разбивается, если его трясут,

 И тогда разливается свет по всем мирам,

 По всем углам…

 В сопредельный сосуд проливается беглый свет,

 А от излишнего света бывает вред…

 И сказал рабби Нахман из Прушкова, —

 Я вижу врата огня,

 От которых, Б-г, и Ты не спасешь меня,

 Не покров покровов — раскаленную вижу печь,

 Чье нутро багрово — не иначе, сосуд дал течь,

 Оплывает плоть,

 Лед трескается на реке,

 Там бредет по дну моя Ривка в одном чулке,

 Так глаза слезятся, что я уже не пойму —

 Отзовись! Ты ли это стоишь в дыму?

 Хорошо посидели, практически до утра…

 Господа, извиняюсь, но мне пора…

 «Вплавлен жавронок в высь…»

 Вплавлен жавронок в высь, точно моль в ископаемый мед,

 засыхает июнь, точно сено на вилах у лета,

 и когда за Вапнярку голодное солнце падет

 в полосатые степи, то больше не будет рассвета.

 Зреют вишни в посадах, по вечеру гонят коров,

 и волхвы, все никак не найдя адресата даров,

 горизонтом бредут, коробами их скрючены спины,

 и когда соберутся косцы посидеть вечерком,

 пахнет больше полынью, а то и ночным молоком,

 и от дальнего дома

 колыбелька плывет, предвечерним потоком влекома.

 Погляди, кто в багряном бредет полусне, с узелком на спине,

 в пентаграмме, что ласточка режет из жести заката

 в кучерявых небесных заплатах.

 До Одессы в морях, до Сычавки в прогретой степи

 прячут лица цикады и звезды ныряют в криницы.