|
Лида, напевая, резала балык: – Садись, давай. Я Аньку отослала, а сама хозяйничаю. – А что такое? – А она простыла где-то. Сопливая вся. – А… Поешь со мной? – Нет, папочка, я обедала недавно. С мамой мы поели. А ужинать рано еще. Садись. На столе дымился харчо, стояла бутылка «Мукузани», грибы, ветчина, паюсная икра в ро-зетке. Норму Лида выложила в блюдце. Николай Иванович взял ложку, придвинул норму, зачерпнул, вяло прожевал. Лида разложила балык на тарелочке, вытерла руки о висящий на стене фартук, села напро-тив. Николай Иванович неторопливо жевал норму. – К Никитичу ездил? – Лида подперла подбородок рукой. – Ездил. – Ну и как? Освоился на новом месте? – Да не очень… не справляется что-то. Только и новшеств, что ворота посеребрил… – Ну, пыль в глаза пустить это он любит. А сам как? – Тоже не важно. Опухший какой-то. Пьет наверно. – Пьет, конечно. Сергея Петровича шофер рассказывал, как вез его пьяного с дачи. Николай Иванович поскреб с блюдца коричневые остатки, облизал ложку и придвинул харчо: – Ух ты, густое-то а… – Ты балыка возьми, грибы вот… – Я вижу, – он хлебнул раз, другой, налил вина, выпил и заел куском балыка. – Мать давно уехала? – Часа в четыре. Да, чуть не забыла – тебе Николаич звонил. – Так я ж перед отъездом говорил с ним. – Ну, не знаю. Может, вспомнил чего. Знаешь как. Хорошая мысля приходит опосля. – Тоже верно… Николай Иванович хлебал харчо. Лида встала, подошла к плите: – А на второе Анька котлеты сбацала. Из индейки. – Положи мне половинку. – Чего так? – Больше не хочу. – А картошки? – Тоже малость. Он доел харчо. Лида поставила перед ним тарелку со вторым. Николай Иванович подцепил картошку, прожевал, отложил вилку: – Аааа… это он наверно насчет шестого… я щас… Он встал, прошел через коридор и гостиную в кабинет, поднял трубку красного телефона без циферблата: – Три семьдесят восемь… Алексей Николаич? Это Николай Иваныч. Тут мне Лидочка пе-редала. Ага. Аааа… ясно… ну я так и думал… ага… ага… так… так… и что? Вот как? Ну так это ж их хозяйство, пусть они и решают. Конечно. Да и тебе волноваться на этот счет не надо. Пусть они волнуются. Сами заварили, сами пусть и расхлебывают. Точно. Точно. Конечно. Да. Конечно. Да. Седьмого. Точно. Под Архангельском сорвалось, так они решили здесь… да… так это получается – шило на мыло. Мне Федоров вчера докладывал… да… деньги убухали, а природа виновата. Да. Сначала на электронщиков валили, теперь на вечную мерзлоту. Да. Точно, а теперь, значит, Рябинкин виноват, он не предусмотрел! Нашли козла отпущения. Да. Конечно, он ведь ясно сказал, ты помнишь? Да. Нечего, конечно! А с ними я завтра поговорю, пусть они Рябинкина не трясут. Да. Пусть своих трясут. Да. Хорошо. Хорошо. Ладно, Алексей Николаич, до свидания… Он положил трубку, посмотрел на часы и побежал в гостиную… – Уююююю! Проворонил! Включил телевизор, сел в кресло. – Папа! Компот или чай? – крикнула из кухни Лида. – Чай! – Николай Иванович шлепнул себя по коленкам. Экран расплылся, зарябил цветами. Судья показал вбрасывание в зоне ЦСКА. Кругов перелезал через бортик. Шалимов сидел на скамье штрафников, обматывая вокруг клюшки распустившуюся изоляцию. По дороге купили «Каберне» и триста грамм «Мечты». Бутылку с косо приклеенной этикеткой Сережа сунул в карман плаща, опустив туда же и руку. |
