— Мы этого знать не можем, — ответил на сей раз Онуфрий.

— Что делать будем? — спросил Эльвэнильдо деловито.

— Умоем его и переоденем, — решил Лавр. — Я сам сделаю.

Отцы переглянулись и дружно кивнули. Эльвэнильдо остался во дворе — помогать Лавру. Вместе они натаскали воды, набрали ветоши и взялись стирать с Хотеславца многолетние накопления грязи. Поначалу Эльвэнильдо было страшно и противно прикасаться к трупу.

Суеверный ужас перед смертью был воспитан в нем с детства. Ребенка стараются не брать на похороны и вообще тему ухода человека из жизни не обсуждают. Эдакий «пир во время чумы». Потому что люди ведь умирают каждый день.

Лавр относился к покойнику гораздо проще. Работал так, словно прибирался в доме. Нужно почистить подсвечник — значит, берется чистящий порошок, тряпка… Нужно унитаз помыть — берется какое-то там средство из рекламы («а теперь дружненько заглянем в чужой унитаз!») — и… В общем, ничего личного.

Постепенно Хотеславец преображался, превращаясь из обычного, обиженного жизнью мальчика. Но когда первое ведро воды было вылито на его голову, блеснуло золото. Поначалу друзьям показалось, что это солнечный луч сыграл с ними шутку, но нет — после второго ведра золота стало больше. Приглядевшись, они поняли, что серые, засаленные волосы Хотеславца были на самом деле чистого золотого цвета.

Повинуясь наитию, Эльвэнильдо сказал:

— Знаешь что, Лавр, а давай мы его отнесем в ту церковь Успенскую, которую упыри разорили. Положим посреди храма, на то место, где икона раненая лежала. И посмотрим, что будет. Почему-то мне кажется, что там что-то будет.

— Что? — удивился Лавр.

В уме Эльвэнильдо промелькнул и исчез верхом на ведьме Хома Брут.

— Для чего-то Пожега держала этого полоумного дурачка при себе. Нужен он был ей. Не только ведь для того, чтобы пугать и портить глупых девок, которые приходили к ней в лес за помощью! — объяснил свою мысль Эльвэнильдо. — Это так, попутное обстоятельство. Портить девок можно и прямо в лесу, там нашлись бы желающие. Надеть козлиную маску — и вперед. Нет, что-то еще… Он был ей дорог, понимаешь?

Лавр медленно кивнул.

— Думаешь, его уже ищут и непременно придут за ним в храм?

— Если святой крови на порог налить, то, может быть, и пойти не посмеют. А мы посмотрим… Жаль, этот Колупаев не захочет нам стрельцов дать…

— А мы монахов возьмем, — предложил Лавр.

— Вчетвером не управимся. Там человек десять.

— Все десять к Успению не придут, — сказал Лавр. — Да и потом, ты ведь сам говорил, мужчин там почти нет.

— Там такие женщины — никаких мужчин не надо, — возразил Харузин. — Но все-таки… Попробовать, я думаю, стоит!

* * *

Церковь Успения после произведенного в ней кощунства успели уже прибрать, однако ни нового священника там не было пока поставлено, ни переосвящения не совершено. Она стояла закрытой, как будто замерев в ожидании.

Вечером, не особенно таясь, Лавр и Харузин пришли туда и открыли двери. Хотеславца, умытого и переодетого в длинную белую рубаху, они принесли с собой на носилках. Онуфрий остался дома, а Авраамий сопровождал друзей, держа в руке тряпицу, пропитанную кровью раненой иконы.

«Странно, — подумал Харузин, переступая порог церкви первым, — она стоит здесь пустая всего несколько дней, а ощущение такое, словно бы людей в ней не было несколько лет… А у нас иной раз зайдешь в заброшенную церковку в какой-нибудь пустой деревушке — и чувство обратное: будто в ней вчера еще служили Литургию… Можно подумать, что церкви живут какой-то скрытой, собственной жизнью».