А затем вдруг зазвучал второй голос, тонкий и тихий. Этот второй говорил по-русски, перемежая слова веселым хихиканьем:

— Сгубил, сгубил… не поможете теперь… девка-то Наташка — она уже в колодцах… — Смешок, смешок, смешок. — Плачет там, одна-одинешенька… Не сегодня-завтра всех вас выдаст… А почему выдаст, знаете?

Он мелко засмеялся, трясясь всем телом.

Этот второй голосок показался Харузину еще ужаснее, чем первый. Первый напоминал звериный. Хоть и несообразный с подростком, чьи уста его изрыгали, но все-таки животный. Второй же вообще не был ни человеческим, ни звериным. Если бы полено или иссохший, выветрившийся камень могли разговаривать — такой был бы у них голос. Неживая, враждебная человеку, смертоносная природа обладала бы этими интонациями и смеялась бы этим смехом. Где-нибудь в районе Содома или в пустыне…

Голосок продолжал насмехаться:

— Выдаст, выдаст Флора… Не будет больше Флора… И Лавра не будет — они ведь братья… А кто их отец? Только тем и могли бы спастись, что открыли бы позор своей матери… Но не откроют, не откроют… — И вдруг голос заверещал: — Жжет, жжет, больно! Снимите, снимите!

— Ну вот еще, — сказал Харузин, плюясь.

Прочие молчали.

Хотеславец обратил пылающие глаза на Харузина, и тот заледенел. Взгляд, полный нечеловеческой злобы, словно бы обшаривал его душу.

— Переоделся девкой… — зашипел Хотеславец. — Обмануть хотел… Сам теперь сгоришь…

— Где Наталья? — спросил Лавр у Хотеславца.

— Сними… — потребовал тот тонким голоском.

— Где Наталья? — повторил Лавр.

— У Колупаева, в застенке… — шепнул голосок. — Он ее по пяткам бьет, она плачет… — Хотеславец засмеялся. — Ах, как плачет! До чего же мне приятно!

Лицо мальчишки исказилось, и он затрясся на своей веревке.

— Сними, сними, сними! — кричал он. На сей раз голос был третий, голос самого Хотеславца. — Больно! Не хочу! Где моя женщина? Я не хочу! Больно, больно, больно!

«Настоящий Горлум, — подумалось Харузину, совершенно не вовремя. — Эльфийская веревочка его жжет. Неужели и это все правда? И кто же я в этом сценарии? Пин или Мерри? Что не Арагорн — это к гадалке ходить не надо…»

Изо рта у Хотеславца хлынула кровь, неожиданно он обмяк и, закатив глаза, повалился на пол.

Одним прыжком Лавр оказался рядом с ним.

— Мертв, — объявил он прочим. — Бес убил его.

— Что будем делать? — прошептал Харузин.

Странно, но к поганому мальчишке он не испытывал ни малейшего сострадания. Хотеславец лежал, очень обиженный, с выпяченными губами, как будто кто-то в последний миг отобрал у него давно обещанную конфету.

— Бес кое-что нам сообщил, — задумчиво молвил Онуфрий, снимая ткань со лба умершего. Под тканью оказался глубокий ожог, как от кислоты. — Наталья находится в руках дьяка Колупаева. Он ее пытает.

— Зачем? — в ужасе пробормотал Эльвэнильдо. — Я уверен, что она готова к сотрудничеству. Она — человек добрый и ни за что не стала бы убивать Андрея Палицкого. Я уверен в ней как в себе.

— Почему? — в упор спросил брат Авраамий.

— Потому… потому что у нас не принято убивать людей просто так… — брякнул Сергей и сразу понял, что сильно ошибается. Он попытался исправиться: — Потому что… Ну, не знаю.