— Пустите! Дураки! Я все скажу! Что вы хотите делать? Помру вот — ничего не узнаете!

Неодолимые, стальные руки ухватили ее за босые ноги и ловко всунули в станок, так что колодка прихватила щиколотки. Гвэрлум дернулась еще раз, но дальнейшее сопротивление оказалось невозможно: ее держали накрепко.

Она заревела, исходя слезами.

— Чего вам надо? — рыдала она. — Я же сказала, что все открою…

Запах пугал ее. Здесь воняло умирающим человеческим телом. Наталья вдруг поняла, что под ней сыро, и от стыда взвыла в голос. Только этого не хватало — обмочиться от ужаса! Она никогда не думала, что с ней может случится нечто подобное. Даже когда на нее напал зверь в лабиринте. Даже когда ее лапал отвратительный мальчишка. Ни разу. А тут…

Острая боль пронзила ее. С двух сторон одновременно ее ударили по пяткам гибкими толстыми прутами. «Этого не может быть, — подумала Гвэрлум. — Меня пытают! Не задав ни единого вопроса! Невозможно… Такого даже в романах не бывает…»

А палачи били молча, ни о чем не спрашивая, и продолжалось это невыносимо долго. Гвэрлум погрузилась в боль как в поток и неожиданно поняла, что может ее исследовать.

«Странно, — подумала она, — когда больно, тогда совершенно не скучно… Больнее не становится… Но и легче не становится. На одном уровне. Можно терпеть? Можно ли терпеть?»

Она услышала чей-то надсадный голос и поняла, что это она и кричит, а эхо разносит вопли по всему подземелью. Наверное, оно большое. Крики Натальи возвращались к ней откуда-то издалека.

Наконец она разобрала еще чей-то голос. Колупаев наконец обратился к ней с вопросом:

— Сколько посулил тебе Флор за то, чтобы ты извела боярина Андрея?

— Флор? — пробормотала Наташа искусанными губами. — Какой Флор?

Рыжее лицо с пронзительными зелеными глазами наклонилось над ней. Гвэрлум увидела его совсем близко и испугалась. Это был новый испуг, почти мистический: от дьяка исходила умная, зрячая злоба. Он ненавидел Гвэрлум. Но было еще что-то… Она ощущала это, но не могла пока что для себя определить.

— Флор Олсуфьич, твой любовник, в чьем доме ты жила, — повторил Колупаев. — Он велел тебе опоить боярина Андрея Палицкого ядовитыми травами.

— Нет… — пробормотала Гвэрлум. — Ничего этого не было… Почему Флор? Я скажу правду!

Лицо Колупаева исчезло. Ее огрели еще несколько раз. Она завизжала с новой силой, а затем затихла, переводя дыхание. Снова эти страшные зеленые глаза с прыгающими искрами, черными и желтыми:

— Флор велел тебе отравить Палицкого, — повторил он еще раз. — Ну, говори! Что ты хотела сказать?

— Сольмира, — сказала Наталья. — Она сводила меня в лес…

Колупаев выпрямился. Гвэрлум услышала, как он приказывает палачу дать ей пятьсот ударов, а после оставить одну.

* * *

Гвэрлум лежала, почти не чувствуя своего тела. Точнее, она чувствовала только две точки — две ступни. Там жила острая, непроходящая боль. Больше ничего. Ни рук, ни спины, ни головы.

В уме плавало неоформленное недоумение. Но постепенно, по мере того, как проходили часы тишины и одиночества и запах подземелья больше перестал ощущаться как чужой, Гвэрлум начала опять формулировать мысли.

«Он хочет, чтобы я оговорила Флора! Но почему? Разве он не хочет узнать правду? Разве ему не нужно остановить зло? Если меня сожгут, и Флора тоже… что делают с такими, как Флор? Отрубят голову? Ну, неважно, пока что это неважно… Если нас обоих убьют, то ведь упыри все равно останутся, и зло останется… Для чего ему оставлять их? На развод, что ли?»

Она почувствовала боль на лице и сообразила, что пытается улыбнуться искусанными, распухшими губами.