— Это Пожега, — сказала Гвэрлум.

И пытка возобновилась.

* * *

Волоколамские иноки числом двое прибыли в Новгород быстрее, чем ожидалось. Одного звали Онуфрий, другого — Авраамий, оба похожи между собой, как братья: невысокие, сухие, с быстрыми, четкими движениями.

Лавр уединился с ними в светелке, где лежала раненая икона, и долго беседовал, а затем послал за Харузиным и представил его монастырским отцам.

Эльвэнильдо поклонился и выпрямился, не зная, что еще сказать или сделать.

— Сядь, — сказал ему Лавр.

Харузин подчинился и устроился на краешке скамьи, настороженно поглядывая на иноков.

— Расскажи, что ты видел в лесу, — велел Лавр.

— Ну, значит так, — начал Эльвэнильдо, — там целая свора. Скажем так, упырей. Я так думаю, что упырей на самом деле не существует, просто это какие-то… радетели.

Отцы Авраамий и Онуфрий переглянулись, не вполне понимая речь Эльвэнильдо. Лавр сказал ему вполголоса:

— Выражайся проще.

— Проще… — Эльвэнильдо вздохнул. — В общем, они сектанты и поклоняются этому… врагу, — вспомнил он иносказательное наименование дьявола. — Травы у них, наверное, есть разные. И лечебные, и для абортов… это… чтобы детей из утробы изгонять… Ну, и яд, конечно.

— Какие они? — спросил Онуфрий.

Харузин сообразил, что излагает уже известное, и перешел к собственным наблюдениям.

— Кое-кого я бы узнал при очной ставке… кх-х… Как бы это назвать?

— При доведке, — подсказал Лавр.

— Сольмира там была — эту я точно опознаю. Они там пели, кружились, что-то выкрикивали. Гадость, в общем. Выглядело как-то неестественно, ненатурально, как в театре, когда неловко делается от плохой игры актеров. Причем лажу лепят они, а стыдно почему-то тебе, — от смущения Сергей выражался все менее вразумительно для своих слушателей, но они спокойно кивали ему бородами, словно желая утешить.

— Этого мальчишку-то показал им, брат Лаврентий? — спохватился Эльвэнильдо. — Удивительная дрянь! Это тоже, наверное, входит в ихние радения. На обратном пути набрасывается на баб и насилует их. Совсем мальчишка, лет четырнадцати, быть может… Полный псих.

— Я покажу, — сказал Лаврентий. — Одержимый бесом и очень злой. Как будто с рождения был проклят.

Отец Онуфрий взял кусочек ткани и обмакнул в кровь, истекающую от иконы. Вчетвером они направились к сараю, где содержался Хотеславец. Поначалу там было тихо, но когда Онуфрий приблизился к двери, изнутри донесся низкий звериный рев.

Дверь открылась. Связанный пленник бился на веревке и кричал, на его губах пузырилась пена, язык высовывался между зубов, прикушенный, кровоточащий, фиолетовый. Он распух и едва помещался во рту. Харузин перепугался по-настоящему.

Брат Онуфрий осторожно протянул руку. Тотчас лязгнули зубы, и горящие глаза уставились с яростью на вошедших. Тогда Онуфрий бросил ткань, пропитанную кровью, да так ловко, что она угодила прямо в лоб мальчишке и прилипла, распластавшись.

Смотреть стало по-настоящему жутко. Хотеславец заревел, как бык, и забился в судорогах. Он хотел поднести руки ко лбу, сорвать ткань, избавить себя от прикосновения святой крови, но руки его были связаны и тщетно он дергал локтями, пытаясь высвободиться. От низкого мычания, непонятно как исторгаемого мальчишеским горлом, начинало закладывать уши. Глаза Хотеславца вылезали из орбит, точно от невыносимой боли. Распухший язык зашевелился, грубый голос принялся сыпать непонятными словами.