Окрестить его пытались еще в первые дни, но мальчишка так кричал при виде Божьего храма, что поначалу отступились. А после, когда вся прислуга в доме сменилась, — произошло это почти сразу, ибо прежние отказывались жить при безумном барине-убийце, — то о крещении ребенка так и позабыли. Многие и не подозревали о том, что сын барский не был крещен. Имени у него, правда, не было, но это как раз никого не смущало. Называли просто «дитя» — других детей-то в доме не водилось.

Одной глухой ненастной ночью несчастный помешанный скрылся. С ним пропал и ребенок.

Первое время разыскивали его — не чужой все-таки, стыдно вот так на произвол судьбы его бросить. Но поиски ни к чему не привели. Безумный купец как сквозь землю провалился. И постепенно забыли о нем. Как не было человека.

Кое-что могла бы рассказать и Сольмира, но та находилась далеко и в Новгород вернулась не скоро. А безумец, проведя в дороге несколько месяцев, морозной ночью замерз в лесу насмерть, и к весне его тело, обглоданное волками, уже никто не мог бы опознать.

Лишь ребенок уцелел от всей семьи. И забрала ребенка та, которая своим ночным колдовством вызвала безумца из его дома. Пожега.

Она-то и вырастила Хотеславца, она научила его жить в согласии с темными силами, которым посвятила мальчика. И Хотеславец во всем слушался приемной матери. Она показывала ему, как властвовать над темнотой и огнем. Ребенок схватывал все на лету.

Дитя греха и проклятия, он родился умственно поврежденным, но для Пожеги это было только к лучшему. Его ум был открыт любому влиянию, и бесы легко входили в беззащитную, не огражденную святым крещением душу.

Сольмира узнала ребенка сразу, как только оказалась рядом с Пожегой и принесла ей новые свидетельства своей покорности. Ничего не сказала рукодельница, только глазами блеснула.

Тем же днем Хотеславец пришел к ней туда, где Сольмира устроила себе ночлег. Так велела ему Пожега.

— Она и тебе велела, — добавил мальчик, посмеиваясь и ежась.

И Сольмира, повинуясь приказанию, открыла дурному мальчишке, что такое женщина и как надлежит с нею обходиться.

Теперь рукодельница завывала, лежа на пороге храма и не смея переступить красную черту, проведенную святой кровью. А Хотеславец, объятый смертью, погружался в вечную темноту — как будто медленно тонул в черном болоте. Его погибшая душа расползалась на куски, и хохочущие черти грызли их, точно черствые сухари. Золото волос светилось все ярче. Только оно и оставалось светлым, но это был дьявольский свет, страшный, для того предназначенный, чтобы заманивать в ловушку.

— Ты должен был родиться от меня, — плакала Сольмира. — Ты — мой…

Харузин и Лавр набросились на упырей неожиданно. Они выскочили из ночи и попытались, пользуясь внезапностью, оглушить плакальщиц. Однако оба явно не рассчитали сил. Как и предполагал Лаврентий, упырей оказалось не трое, а больше. Еще двое бесшумно подбежали, выбравшись из-за кустов, где укрывались до сих пор. Сольмира отчаянно отбивалась от Харузина. Она оказалась невероятно сильной. Как ни силился Харузин пырнуть упыриху ножом, ничего у него не получалось.

Резкая боль — проклятая старая рана! — вспыхнула в теле, и Сергей покачнулся. Воспользовавшись этим, упыриха впилась зубами в его шею. Харузин ощутил острое жжение, точно его обкрапивило какой-то невероятно злой травой, а после потекло горячее и сырое. Рубашка стала намокать на плече.