— Но английский дух… То есть, я хотел сказать — валлийский дух — не может смириться с такой преснятиной. Когда у него умерла любимая женщина, он затосковал. Теперь я обязан отвезти его в Уэллс.

— Дело чести, — согласился Вадим.

Старик тянул пиво и бормотал песни. Горланить он не решался — сказывались годы, проведенные на острове в суровых добродетелях.

— Интересно, почему человека так тянет ко греху? — спросил Вадим в воздух. — Почему ему скучно жить по законам?

— Что считать законом, — заметил Кроуфилд. — Можно носить черную одежду, знать Псалтирь наизусть и чуть что — цитировать Библию, но не иметь в душе любви, а это… Как там у апостола? Если я любви не имею — я ничто…

— По-вашему, закон — это любовь? — удивился Вадим.

— Можно сказать и так, — ответил Кроуфилд.

«В принципе, он прав, — подумал Вадим. — Неправильно путать добродетель и правила хорошего поведения. Иногда это прямо противоположные вещи…»

Кроуфилд добавил:

— Бог ведь не сказал нам: «будьте вежливы, цитируйте Библию, носите черное, говорите друг другу приятные вещи». Он нам завещал совсем другое…

— Вы католик, — догадался вдруг Вадим. — Я понял! Это ведь ваши пуритане — это они зануды. А католики — нет. Они и пиво пьют, и мясо едят…

— И иногда имеют любовь в душе, — добавил Кроуфилд. — Это вы чрезвычайно точно определяете, Вадим. Давайте еще выпьем! У меня, кажется, появилась идея — как разоблачить пирата…

* * *

Вадим вернулся на «Святую Анну» вместе с Кроуфилдом. Ярко светила луна, на палубе было светло — почти как днем. Оба товарища слегка покачивались. Пиво бродило у них в головах. Оно то как будто опускалось, и тогда в глазах у моряков слегка прояснялось, то вдруг вскипало в жилах и бросалось опять в голову — тогда все заволакивало веселой янтарной мутью, в которой скакали пузырьки. То и дело Вадим с Кроуфилдом принимались хихикать.

— Я так думаю… — бормотал Кроуфилд. — Вы говорите, он несколько раз промахивался мимо Флора?

— Отнюдь… Понеже… — смеялся Вадим. — Аки каки… житие мое…

Кроуфилд схватил русского за плечи тряхнул.

— Соберитесь! Где они сражались?

— А? Ну, здесь где-то… На палубе. Это был абордажный бой.

Стэнли Кроуфилд выпустил в Вадима толстое, сердито дергающееся на ветру облако дыма.

— Вы невозможный… глупый человек! — произнес он. — О, я думаю, вы совершенно пьяны.

— Отнюдь, — сказал Вадим. — Только отчасти. Впрочем, — он вдруг остановился перед мачтой и уставился на нее так, словно из тумана перед ним внезапно вынырнул какой-то смутно знакомый человек. Оставалось только припомнить его имя. — Это мачта? — осведомился Вадим у Кроуфилда.

— Абсолютно! — воскликнул англичанин.

— Ага… Вот здесь они сражались. Я хорошо помню. Животко сидел на мачте. Он спрыгнул здесь, — Вадим показал место, где был убил мальчишкой пират, подкрадывавшийся к Флору со спины, — а капитан бился тут.

Кроуфилд присел на корточки и пошарил вокруг, затем провел ладонями по мачте и вдруг вскрикнул. Он поднял руку и показал ее Вадиму. Посреди ладони проступила кровь.

— Что это? — Вадим почувствовал, что трезвеет, и веселые пузырьки лопаются в голове один за другим.