Авдей сказал:

— Если не прогонишь. Пока Пожегу не поймаю.

— Поймаю! — фыркнул Флор. — Какой быстрый! Она — хитрющая…

— Пусть Колупаев бумагу напишет, что Наталью отпускает и что она невиновна, — подал голос Вадим.

— Как он напишет — левой рукой? — спросил Флор.

— У него печать какая-нибудь есть, — настойчиво повторил Вадим. Порождение бюрократической эпохи, он хорошо понимал: одно дело — откровения кающегося грешника, особенно после того, как этому грешнику серьезно досталось, и совсем другое — официальное следствие. На что они будут ссылаться, если заберут Наталью — а к ним домой явятся какие-нибудь другие дьяки с новым предписанием? Нет уж, требуется «окончательная бумажка», «скала»!

Вадим, конечно, не задумывался над тем, что знаменитый русский бюрократизм, который, кажется, вошел в плоть и кровь нашего народа, есть китайское порождение. Да-да, именно китайское!

Ибо монголы, завоевав китайцев и полюбив стройность их государственного устройства, переняли и основные их принципы: строгая централизация власти и могучий бюрократический аппарат. От монголов эта система перешла к их самым сильным и многочисленным вассалам — то есть, к русским. И сохранилась навеки.

Так что Вадим со своим требованием «окончательной бумажки» встретил полное понимание со стороны «предков». Те тоже были заражены этим стремлением обзаводиться «ярлыками», «басмами» и прочими справками.

Принесли лист, написали под диктовку признание Колупаева, запечатали печатью и в таком виде вручили Вадиму. Тот торжественно спрятал документ под рубаху.

Наталью вынесли на носилках и доставили в дом.

Стрельцы отсекли Колупаеву сожженную руку, а самого, под присмотром отца Онуфрия, отнесли в приказную избу и там устроили на широкой лавке. Дьяк был совсем плох, однако надежда на его выздоровление еще оставалась.

* * *

Никакого особенного лечения Наталье не требовалось. Ее умыли, напоили молоком и уложили спать. По предложению Вадима, устроили ее не в горнице наверху, а внизу, в той комнате, где все собирались за трапезой.

— Пусть слушает разговоры и участвует, если сможет, — добавил он. — Нечего в одиночке человека морить. И без того насиделась одна, без единого знакомого лица.

Хоть предложение и было необычным — чтобы девушка лежала в постели там, где собираются мужчины, — но его сочли разумным и приняли. Гвэрлум безмятежно спала под гул голосов.

Авдей хмуро сидел на краю стола, почти ничего не ел, только иногда макал в молоко кусок хлеба и принимался рассеянно жевать. Его ум не мог вместить одного обстоятельства. Авдей считал своего барина человеком очень важным, значительным. Конечно, врагов у него хватало. Но чтобы Палицкий погиб просто потому, что какая-то старуха хотела отомстить какому-то купцу! Чтобы Андрей Палицкий стал простым орудием в руках убийцы! Чтобы он сам был не целью, но лишь средством! Это Авдея угнетало сейчас, наверное, больше всего.

Он всегда думал, что его боярин либо умрет героем, в бою, либо скончается в собственной постели, глубоким и почтенным старцем. А он стал жертвой заговора — да еще случайной жертвой… То, что он сам, Авдей, поверил оговору и явил глупость, слугу не мучило. На то он и слуга, чтобы быть дураком.

— Чем же вы с Лавром так досадили Пожеге? — недоумевал Вадим.

— Ее как-то иначе звали, — ответил Флор. — Если бы я знал ее настоящее имя, я бы, может быть, тебе и ответил бы… Кто знает? У нашего отца были странные знакомцы, и не со всеми он ладил.

Теперь, когда с Флора и Натальи было снято обвинение, настала пора действовать против упырей.