Однажды, отчаявшись, она изготовила сильный яд, желая отравить Кубаря. Может быть, после смерти покорится ей старый разбойник — особенно если умрет он без покаяния? Но и тут ждала ее неудача: один из мальчишек, Лавр, случайно махнул рукой и выбил чарку из отцовских рук. Драгоценное зелье разлилось по полу, чарка разбилась. Беда!

Офимия потом тайком полезла под стол — там околела кошка. Труп зверька выбросила в лес, чтобы Опара Кубарь не проведал о гибели животного и не начал спрашивать: с какой это странной радости сдохла вполне здоровая и веселая кошка-мышеловка?

Кубарь и не узнал о случившемся, зато близнецы-«медвежата» Офимию выследили. Она закапывала кошку в мягкий мох, когда почувствовала на себе пристальный взгляд и вскинула голову. Из-за куста выступили двое мальчишек, совершенно одинаковых с виду. Один бойко сказал:

— Ты отца отравить хотела!

А другой прибавил тихим голосом:

— Никогда ты нашим отцом не завладеешь, Офимия, ни тела его, ни души тебе не видать!

Ведьма ничего не сказала. Молча поглядела каждому из мальчиков в глаза, чтобы запомнили. И поклялась про себя, что изведет близнецов, сколько бы лет ей для этого прождать ни пришлось.

Она уже многое знала и кое-что умела из темного своего ремесла, которое избрала для себя на земле. В Иванову ночь, в самом глухом лесу, Офимия накопала корней от плачущего дерева, — такое нужно выбрать, которое не скрипело бы при сильном ветре, а стонало и как будто рыдало человеческим голосом, — и своими волосами, вырванными из темечка и сплетенными в веревку, связали их между собой так, чтобы получился человечек.

Этот-то корневищный человечек и был принесен ею в дом и окрещен золой и перцем, а крест на него она сыпала в обратном порядке, снизу вверх, чтобы все исказить и испортить. Только позвала Офимия человечка, как он сразу ожил. Ведьма показала ему на братьев-«медвежат», спавших на лавке в обнимку:

— Их задуши!

Человечек засмеялся, подбежал к лавке и протянул к ребятишкам корявые руки. В этот самый миг в избу вошел Опара Кубарь. Он был в отлучке уже несколько дней, и Офимия не ожидала увидеть его так скоро. Однако какая-то сила подтолкнула Кубаря и погнала его домой — тревога неожиданно вошла в его сердце и стала грызть его: «Как там дети? Что с ребятами?» — только одно и мог думать отец.

Он поспел вовремя. Коряжный человечек уже сомкнул пальцы над горлом Лавра, когда Кубарь с силой схватил его и оторвал от спящего ребенка. Лавр проснулся, заплакал. Заплакал и Флор, которому приснился страшный сон — во сне увидел он все, что происходило с его братом и что сейчас произойдет и с ним самим.

А Кубарь, подняв лягающуюся нелюдь над головой, швырнул коряжного человечка в печь.

Огонь охватил корни старого дерева, затрещали волосы Офимии, скреплявшие их между собой. Пылая, человечек выскочил из печи и закричал страшным, стонущим голосом — как дерево, рыдающее в сильную бурю:

— Матушка!

И бросился к коленям Офимии, обхватив их пылающими руками. Платье на Офимии загорелось, огонь побежал выше, охватил ее волосы. С криком она побежала прочь, разбрасывая по лесу горящие поленья — все, что осталось от колдовского создания. Молча Кубарь преследовал ведьму. Она каталась по сырому мху, сбивая с себя пламя, а когда затихла, настигла ее плеть разбойника. Стискивая зубы, стегал он ее долго, пока та вся не изошла кровью, а после плюнул и пошел прочь.

С тех пор и стала Офимия называться Пожегой. В дом к Кубарю она не вернулась. Отлежалась ночью, а к утру побрела по лесу подальше от этого места.

В своих скитаниях доходила она до лабиринта, где обитает древнее ливонское божество, старый похотливый демон.