— Мое имя — Пожега, — сказала властная старуха у костра. — Я беру твое золото. Принеси мне завтра прядь волос твоего милого, а от Натальи, — она не смогла сдержать гневной дрожи, произнося это имя, — возьми землю из ее следа… Поняла?

— Да, госпожа Пожега, — бормотнул Эльвэнильдо. Самое время было уходить. Он огляделся по сторонам, высматривая тропинку, по которой его привели.

— Ступай, — махнула ему ведьма. — Придешь завтра. Запомнила путь?

— Да, госпожа…

— Ступай. Теперь ты — моя. Будешь мне послушна?

— Да, госпожа.

Ролевая игра да и только! И речи куртуазные так легко льются с уст…

— Во всем, что бы с тобой в лесу ни случилось?

— Да, госпожа, — машинально повторил Эльвэнильдо.

— Что бы с тобой сейчас ни случилось — у того, кто это сделает, есть на то права, — загадочно произнесла Пожега.

Эльвэнильдо поднялся с колен и медленно побрел прочь. Ему хотелось подхватить длинные юбки и удрать со всех ног, и он удерживался от этого опрометчивого поступка из последних сил. Господи, как только женщины в этом ходят! При каждом шаге трава хватала за щиколотки, ветки впивались в подол, протыкали его и норовили стянуть с бедер. Ужас что такое.

Вот и поляна скрылась за спиной. Луна теперь светит в затылок. Нужно пройти до развилки — вон она, там березы белеют, — а дальше чуть повернуть…

Идти стало легче. Эльвэнильдо ускорил шаги.

И тут из чащи на него кто-то наскочил. Цепкие сильные руки впились в его плечи, пальцы принялись тискать кофту, собирая ее в горсть.

— Пусти! — вскрикнул Эльвэнильдо.

— Моя! Имею право! — шептал задыхающийся голос, и невидимое существо обдало лесного эльфа тяжелым дыханием, как будто дышал хищник, наевшийся мяса, закопанного кирок в землю. — Моя, моя…

Некто смеялся в темноте. Харузин вдруг понял, что имела в виду Пожега, когда говорила о покорности.

Это существо поджидало жертву на лесной тропинке, и женщина должна была отдаться ему.

«Неужели Наташка… Неужели Гвэрлум — тоже… тоже отдавалась этой твари? — ошеломленно думал Харузин, хватая существо за руки и понемногу отталкивая их от своего тела. — Вот что означали ее слезы! И только ли ему одному? Что они с ней делали в обмен на эти «великие знания» и «целебные травы»? Лучше, наверное, не знать… Боже, какая дура!»

— Моя, моя, — хныкало существо, утыкаясь в бедро Харузина тонким прутиком. Эльвэнильдо вдруг сообразил, что это за «прутик», и изо всех сил пнул маленького сквернавца между ног коленом.

Хотеславец зарыдал и повалился на землю, корчась и хватая себя между ног. Харузин крепко ударил его кулаком по голове, раз, другой, затем вытащил нож и приставил к горлу жертвы. Напрасно — мальчишка потерял сознание.

Харузин скрутил его одним из своих платков, взвалил себе на плечо и побежал с ним по тропинке к городу.

У них с Лавром было условлено место возле стены, где они встречались каждую ночь после харузинских вылазок, — это было над обрывом. Туда и направился Сергей. Он надеялся, что ведьмы, распевавшие свои дикие песни, не слышали потасовку. А если и слышали… Они ведь знали, что мальчишка нападает на женщин и что те вынуждены, превозмогая ужас и отвращение, заниматься с ним сексом.

— До чего я дошел! — сказал себе Харузин, посмеиваясь. Ему было и противно, и забавно в одно и то же время. — Какое извращение! Знала бы мама!

Пленник застонал.