Иду я разросшимся садом,

         Лицо задевает сирень.

         Так мил моим вспыхнувшим взглядам

         Состарившийся плетень.

         Когда-то у той вон калитки

         Мне было шестнадцать лет,

         И девушка в белой накидке

         Сказала мне ласково: «Нет!»

         Далекие, милые были.

         Тот образ во мне не угас…

         Мы все в эти годы любили,

         Но мало любили нас.

2

         «Ну что же! Вставай, Сергуша!

         Еще и заря не текла,

         Старуха за милую душу

         Оладьев тебе напекла.

         Я сам-то сейчас уеду

         К помещице Снегиной…

         Ей

         Вчера настрелял я к обеду

         Прекраснейших дупелей».

         Привет тебе, жизни денница!

         Встаю, одеваюсь, иду.

         Дымком отдает росяница

         На яблонях белых в саду.

         Я думаю:

         Как прекрасна

         Земля

         И на ней человек.

         И сколько с войной несчастных

         Уродов теперь и калек!

         И сколько зарыто в ямах!

         И сколько зароют еще!

         И чувствую в скулах упрямых

         Жестокую судоргу щек.

         Нет, нет!

         Не пойду навеки.

         За то, что какая-то мразь

         Бросает солдату-калеке

         Пятак или гривенник в грязь.

         «Ну, доброе утро, старуха!

         Ты что-то немного сдала?»

         И слышу сквозь кашель глухо:

         «Дела одолели, дела.

         У нас здесь теперь неспокойно.

         Испариной все зацвело.

         Сплошные мужицкие войны —

         Дерутся селом на село.