— Мисс Хэммонд только что подошла к южным воротам, Ваша Светлость. Они ее сейчас приведут.

И все мое тело будто сдувается от облегчения.

До тех пор, пока я не вижу ее — промокшую насквозь, с выражением боли в огромных глазах.

Я пересекаю комнату и притягиваю ее к себе.

— Ты ранена? Господи, что случилось?

— Мне нужно было подумать, — решительно говорит Оливия. — Я лучше соображаю, когда хожу.

Мои руки сжимаются на ее руках, когда я отклоняюсь назад, желая встряхнуть ее.

— Ты не можешь ходить по городу без охраны, Оливия.

Она просто смотрит на меня с тем же пустым выражением.

— Нет, могу. Ты не можешь, а я могу.

— Я тут чуть с ума не сошел!

Ее голос бесцветный. Сухой.

— С чего это?

— С чего?

— Да, с чего? Я же просто домашняя американская киска, от которой ты пока не устал.

Ужас кувалдой врезается в меня, выбивая воздух из легких, заглушая мой ответ.

— Просто дырка, которую твой друг может отыметь, но не до тех пор, пока ты с ней не закончишь, потому что ты не делишься.

— Оливия, я не думал…

— Не думал, что я услышу? Да, это я поняла. — Она вырывается из моих объятий и отступает назад, ее взгляд жесткий и недоверчивый. — Как ты мог сказать такие вещи?

— Я не это имел в виду.

— Мне все равно, что ты имел в виду, ты их сказал! Такое ты говоришь обо мне своим друзьям, Николас?

Она указывает на Саймона. И мне плевать, что на нас смотрят. Я подхожу к ней и произношу сквозь зубы:

— Ланкастер мне не друг.

— Он говорил, как твой друг.

— Нет, он не друг! Это просто… такой способ для здешних обстоятельств.

Оливия качает головой, и ее голос становится сдавленным, напряженным от усилий сдержать слезы.

— Если это так, то я еду домой. Я думала, что смогу это сделать, но… я больше не хочу.

Когда она поворачивается, я кричу:

— Стой!

Она даже не потрудилась обернуться.

— Отвали!

Я хватаю ее за руку. А потом она действительно разворачивается. Дает мне такую пощечину, что моя голова откидывается в сторону, а щека пульсирует.

— Не трогай меня, мать твою!

Оливия стоит передо мной, ноги на ширине плеч, пальцы согнуты, словно когти, глаза бегают — как у прекрасного, дикого, загнанного в угол зверя.

— Позволь мне объяснить.

— Я уезжаю! — вопит она.

Мое лицо становится жестким, напряженным, и гнев обостряет мои слова — потому что она, черт возьми, не слушает.

— Попробуй, любимая — машина моя, дом мой, вся эта чертова страна моя! Ты никуда не уйдешь, потому что я скажу им, чтобы они ничего тебе не давали.

Она поднимает подбородок, расправляет плечи.

— Тогда я пойду в аэропорт пешком.

— Это слишком далеко — ты не сможешь дойти.

— А ты смотри!

Голос Фрэнни, музыкальный и спокойный, как у воспитательницы детского сада, вклинивается между нами.