Она неторопливо подходит ко мне и опускается на колени, смеясь, когда вытаскивает мою рубашку из брюк и дергает за пряжку ремня. Сапоги для верховой езды представляют проблему, поэтому она просто оставляет их, обрабатывая меня этими умелыми, великолепными губами и языком, заставляя так сильно кончить в ее рот, что я вижу звезды.

Возможно, божественное сияние.

Да, действительно повезло.

Зрители и пресса разбросаны по всему полю и трибунам — не только играю я, но здесь и королева, наблюдает.

Шелковистая кожа, выглядывающая из-под белого топа Оливии, создает трудности, но я заставляю себя сохранять платоническое расстояние от нее, пока мы идем туда, где она будет сидеть с Фрэнни. Саймон тоже играет.

По пути к трибунам Оливия смеется, показывая мне свой телефон с сообщением от Марти — ответ на фотографию одной из лошадей, которую она посылала. «Словно смотришься в зеркало», — говорится там с красным кружком, обведенным вокруг члена лошади.

Как только она устраивается, я надеваю шлем. А потом снимаю с запястья тиковый браслет отца и протягиваю ей.

— Сохрани его для меня, ладно?

Сначала она удивляется, потом ее щеки красиво розовеют.

— Буду охранять его ценой собственной жизни. — И она надевает его себе на запястье. — Удачной игры, — говорит Оливия. — Я правда хочу прямо сейчас поцеловать тебя на удачу. Но знаю, что не могу, поэтому вместо этого просто скажу.

Я подмигиваю.

— Я получил свой поцелуй на удачу в твоей комнате. Если бы было еще лучше, я бы ослеп.

Я ухожу в сторону конюшни, и ее смех звенит у меня за спиной.

Хотя собираются черные тучи и в воздухе чувствуется угроза дождя, мы в состоянии продержаться две игры. Моя команда выигрывает обе, что приводит меня в хорошее настроение.

Потный и перепачканный грязью, я веду своего пони в конюшню. Я сам распрягаю ее, отправляю в стойло, воркуя о том, какая она красивая девочка — потому что будь то человек или животное, каждая женщина наслаждается комплиментом.

После этого я выхожу из стойла на главную аллею и оказываюсь лицом к лицу с Ганнибалом Ланкастером.

Издаю внутренний стон.

Мы вместе ходили в школу — он не убийца-людоед, как его тезка, но он подлый, отвратительный придурок. Его родители, семья, напротив, хорошие люди. И могущественные союзники Короны.

Это лишь показывает, что даже бушель хороших яблок может дать дурное семя.

Они совершенно не знают о том, какой Ганнибал засранец, и что многие из нас — и я — время от времени вынуждены терпеть его и не бить по лицу.

Он кланяется, потом спрашивает:

— Как поживаете, Пембрук?

— Я в порядке, Ланкастер. Хороший матч.

Он фыркает.

— Наш четвертый номер был бесполезным ублюдком. Я сделаю все, чтобы он больше никогда не играл в нашем клубе. — И я готов убраться от него к чертовой матери. Но это не так просто. — Я хотел спросить вас о сувенире, который вы привезли из Штатов.

— Сувенире? — спрашиваю я.

— Девушка. Она восхитительна.

Такие придурки, как Ланкастер, могут получить все, что захотят. Что угодно. Вот почему, когда они находят что-то, что трудно получить — или что принадлежит кому-то другому — это заставляет их хотеть этого еще больше.