— Не надо больше, Генри. Мы все, что от них осталось, ты и я. и ты не можешь… не надо больше.

Боль морщит лицо Генри, прогоняя маску веселья, которой он всегда прикрывался.

— Что случилось? — спрашивает Николас. — Я знаю, что-то случилось. Это постепенно съедает тебя, и ты расскажешь мне, что это. Сейчас же.

Генри кивает, облизывает губы и просит воды. Я наполняю стакан из пластикового кувшина, стоящего на столике. После нескольких долгих глотков через соломинку он отставляет его в сторону и трет глаза.

Начав говорить, он отводит взгляд от брата в дальний угол комнаты, словно видит, как перед ним разыгрывается его рассказ.

— Это случилось примерно за два месяца до окончания моей службы. Они держали меня подальше от всего, что напоминало военные действия — это было похоже на вечеринку в саду. Ты же знаешь, как это бывает.

Николас объяснил мне это. «Цель высокой важности» — вот кем были они с братом.

Хотя их подготовка была такой же, как и у других солдат, при развертывании они получали специальные задания, потому что находились под особой угрозой. Потому что из принцев получился бы очень блестящий трофей.

— А потом однажды Темные Костюмы сказали, что у них есть моральная миссия — возможность пропаганды. Они хотели, чтобы я посетил аванпост, все еще находящийся в безопасной зоне, но за пределами основного объекта. Группу мужчин, проведших там некоторое время, нуждавшихся в поддержке. Визите их принца. Награде за хорошо выполненную службу.

Генри терзает зубами губу — почти кусает.

— Мы выехали, и я встретился с ними, их было всего человек пятнадцать. Они были хорошими парнями. Один был похож на старого сварливого бульдога — он хотел свести меня со своей внучкой. Другой… ему было всего восемнадцать… — слезы наворачиваются на глаза Генри, и его голос срывается. — Он ни разу не целовался с девушкой. И с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы изменить это.

Он трет лицо, втирая слезы в кожу.

— В общем, я рассказал пару шуток, заставил их смеяться. Мы сделали кучу фотографий, а затем отправились обратно. Мы находились в пути, наверное… минут семь… когда прилетели первые ракеты. Я велел водителю развернуться и ехать обратно, но он меня не слушал. Какой смысл во всем этом, если они не слушают? — спрашивает он мучительным голосом. — Я ударил кулаком парня рядом с собой, переполз через его колени и выкатился из «Хаммера». И побежал… — Генри давится рыданиями. — Клянусь, Николас, я бежал изо всех сил. Но когда добрался туда — там ничего не осталось. Это были просто… кусочки.

Я закрываю рот рукой и плачу вместе с ним. Генри глубоко вздыхает, шмыгая носом, и снова вытирает лицо.

— И я не могу от этого избавиться. Может, я и не должен. Может, это должно съесть меня по кусочкам. — Он смотрит на Николаса, и в его голосе появляется горечь. — Эти люди погибли из-за меня. Они умерли ради фотооперации.

Сначала Николас ничего не говорит. Он смотрит на своего брата с массой эмоций, бурлящих на его лице. А потом встает. И его голос — особый голос — успокаивает, но он тверд. Требуя, чтобы его выслушали.

— За этой дверью стоят два человека, которые готовы умереть за тебя. Сотня во дворце, тысячи по всему городу — все они умрут за тебя или за меня. За то, что мы представляем. Это наше бремя, плата за жизнь, которую мы должны вести. Ты не можешь это изменить. Все, что ты можешь сделать, это почтить память этих людей, Генри.