С бокалами в руках мы с Николасом вливаемся в толпу. Он знакомит меня со всевозможными аристократами: герцогами, баронами, леди и одной маркизой, или как их там.

Мы находим Фрэнни и Саймона и держимся довольно близко к ним. Примерно через час мы стоим у перил, легкий ветерок развевает мои волосы, но не настолько, чтобы причинить какой-либо урон прическе, а Саймон начинает рассказывать о своих планах по расширению «Barrister's».

Я смотрю на Николаса, и мое сердце замирает. Потому что он не слушает Саймона — его внимание сосредоточено на другом конце палубы, на противоположных перилах.

Я никогда раньше не видела Николаса таким испуганным. Но именно эта эмоция застыла на его лице.

— Генри, — шепчет он, но только самому себе. А потом кричит: — Генри!

Он бросается вперед, пробегая по палубе, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, что напугало его до смерти.

Генри смеется, слишком сильно перегнувшись через перила. А потом… молча… он переваливается через них.

Кто-то кричит. Николас вновь выкрикивает имя брата. Охранник делает ошибку, пытаясь остановить его и… получает локтем в нос. Когда Николас достигает того места, где только что стоял его брат, он не останавливается ни на секунду, а хватается за перила и прыгает вниз ногами.

И оба принца Вэсско оказываются за бортом.

Охранники в черных костюмах ждут за дверью частной больничной палаты. Кто-то принес Николасу сухую смену одежды — джинсы и простую черную футболку. Он переоделся после того, как врачи сообщили ему и советнику королевы последние новости о Генри.

Они считают, что он ударился головой по пути вниз. Легкое сотрясение мозга, все признаки указывают на отсутствие серьезных повреждений. Но Николасу от этого не легче.

Он сидит в кресле в изножье кровати, стиснув зубы, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, натянутый как струна. Его глаза не отрываются от лежащего без сознания брата, будто он может разбудить его своим пристальным взглядом.

В комнате царит мертвая тишина, если не считать глубокого ровного дыхания Генри и мерцания пульсометра. Мы вдвоем, но я не чувствую себя неловко или не в своей тарелке.

Нет никакого желания предлагать ему что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе. Потому что я знаю, сейчас Николас хочет только меня, нуждается во мне. Так что на Земле нет иного места, где бы я предпочла быть.

Я кладу руку ему на плечо, разминая твердую как камень мышцу. Он поворачивает голову, и его глаза встречаются с моими — и, Боже, в них горит столько эмоций. Переполненные печалью, виной и гневом — будто он не может решить, хочет ли заплакать или выбить дерьмо из своего брата.

Я бы чувствовала то же самое, если бы это была Элли. Мне бы захотелось одновременно встряхнуть ее и задушить. Поэтому я слегка улыбаюсь ему и киваю.

И как будто почувствовав, что внимание Николаса сосредоточено не только на нем, Генри шевелится. Его густые светлые брови сходятся на переносице, и он стонет, затем медленно его глаза — так похожие на прекрасные серо-зеленые глаза его брата — с усилием открываются. Расфокусированый взгляд медленно сканирует комнату, прежде чем остановиться на Николасе, с каждой секундой становясь все более настороженными. Сухим, надтреснутым голосом он бормочет:

— Дурацкая гребаная лодка.

Через мгновение Николас качает головой, пригвоздив брата взглядом к кровати, его слова звучат тихо и отрывисто.

— Не надо больше, Генри.