На ужин мы едим вкусное рагу и свежеиспеченный хлеб.

И в ту ночь, на огромной старинной кровати, на виду у звезд, Оливия седлает на мои бедра и член, двигаясь медленно и неторопливо. Я смотрю на нее снизу вверх, как грешник, нашедший искупление. Лунный свет, льющийся из окна, омывает ее кожу ярким сиянием — черт, она прекрасна. Я чуть не плачу от этого.

Но я не заплакал. Потому что есть и другие, лучшие способы выказать свое обожание.

Я приподнимаюсь, мои руки скользят по ее спине, обнимая за плечи. Направляю ее назад — под нужным углом, я все еще полностью фантастически погружен внутрь ее, но вес ее корпуса в моих руках. Затем я подношу свои губы к ее груди — и занимаюсь любовью с этими мягкими полукружиями: губами, зубами и языком. Поклоняясь им, как божествам, которыми они являются.

Она всхлипывает, когда я лижу ее, и ее киска сильнее сжимается вокруг меня. Это чертовски великолепно.

Все изменилось между нами со дня матча по поло. Все стало глубже, интенсивнее… просто значительнее. Мы оба это чувствуем, знаем, хотя и не говорили об этом. Ещё нет.

Бедра Оливии кружатся и сжимаются, мои яйца напрягаются. Я поднимаю ее обратно к себе, и мы оказываемся лицом к лицу. С моими руками на ее плечах, я толкаюсь в нее, пока она трахает меня жестко и идеально. И мы кончаем вместе, хватаясь друг за друга, стонем и ругаемся.

Акустика этих стен не так хороша, как во дворце… но чертовски близко к этому.

На следующий день, на обратном пути, мы останавливаемся в пабе на ранний ужин. Это захолустное местечко, известное своими сэндвичами и хорошим виски. Поскольку это незапланированная остановка, охрана входит раньше нас, делает зачистку и остается рядом, пока мы едим.

Потом, когда мы встаем из-за стола, Генри косится на пышнотелую блондинку в другом конце комнаты, прижимая палец к губам и направляя его в ее сторону.

— Я знаю эту девушку. Откуда я знаю эту девушку?

— Титеботтум, — говорю я ему. (Прим. переводчика: созвучно с Titty — груди и bottom — попка).

— Да, это у нее точно есть. Хотя я удивлен, что ты упомянул об этом при Олив.

Оливия складывает руки на груди в поисках объяснений. И я смеюсь над своим братом, потому что он идиот.

— Так ее зовут, — говорю я им обоим. — Она дочь Леди фон Титеботтум, младшая… Пенелопа.

Генри щелкает пальцами.

— Да, точно. Я познакомился с ней у барона Фоссбендера несколько лет назад, когда она еще училась в университете.

В этот момент к Пенелопе подходит длинноволосая брюнетка в очках, и я добавляю:

— А это ее сестра… Сара, кажется.

Когда мы направляемся к двери, Пенелопа замечает моего брата, и по выражению ее лица она без труда вспоминает, кто он такой.

— Генри Пембрук! Прошла целая вечность… как ты, черт возьми?

— Я в порядке, Пенелопа.

Сара и Пенелопа делают реверанс, короткий и быстрый, затем Пенелопа резко хмурится на Генри.

— Только не говори, что ты был здесь в гостях и не подумал заглянуть ко мне! Я никогда тебя не прощу.

Генри усмехается.

— Возвращайся с нами. Я все тебе компенсирую.

Она надувает губы.

— Не могу, мама ненавидит город — слишком шумный, слишком многолюдный.