Оливия

Я жду за дверью кабинета королевы. Ее секретарь, Кристофер, сказал мне, что она, возможно, не сможет увидеться со мной сегодня, но я все равно жду. Потому что я должна… я должна попытаться.

Когда она входит в комнату, бодрая и деловитая, я говорю:

— Мне нужно с вами поговорить. — Она даже не смотрит на меня. — Это очень важно. — Она проходит мимо меня к двери своего кабинета. — Ваше Величество, пожалуйста!

Наконец она останавливается и поворачивает голову. Поджимает губы, оглядывая меня. И этот парень, Кристофер, должно быть, обладает ментальной телепатией, потому что без единого слова, когда королева входит в свой кабинет, машет рукой и ведет меня за собой.

Я не знаю, как долго она позволит мне говорить, поэтому, как только дверь закрывается, я сразу же начинаю.

— Николасу нужно больше времени.

Ее слова отрывисты и пренебрежительны.

— Время ничего не изменит.

— Он еще не готов.

Она заходит за свой стол и просматривает лежащие там бумаги.

— Конечно, готов. Он был рожден для этого — в буквальном смысле.

— Он этого не хочет.

— Но он это сделает. Потому что он благороден и это его долг.

— Я люблю его!

Это заставляет ее остановиться. Ее рука замирает над листом бумаги, она медленно поднимает голову, встречаясь со мной взглядом. А потом выражение лица королевы становится мягче — морщинки вокруг рта и глаз разглаживаются, делая ее взгляд более ласковым. Как у бабушки, которой она и должна быть.

— Да, я верю, что ты его любишь. Он ведь тоже любит тебя. Когда он смотрит на тебя… его отец смотрел на его мать точно так же — будто она была восьмым чудом света. В последние месяцы Николас так сильно напоминал мне своего отца, что временами мне казалось, будто мой сын стоит рядом.

Она жестом указывает на диван у камина.

— Садись.

Я делаю это осторожно, пока она садится в мягкое кресло напротив меня.

— После Томаса у меня был второй ребенок — дочь. Николас когда-нибудь говорил тебе об этом?

— Нет, — отвечаю я, и весь праведный жар покидает меня.

— Она была болезненным, красивым созданием. Родилась с пороком сердца. Мы пригласили всех специалистов, врачей со всего мира. Эдвард был вне себя от горя. И я бы отдала свою корону, чтобы спасти ее… но ничего нельзя было сделать. Мне сказали, что она не протянет и месяца. Она прожила шесть лет.

Кажется, она на мгновение потерялась в воспоминаниях. Затем ее серые глаза мигают, выходя из задумчивости. Ее взгляд возвращается в настоящее — ко мне.

— Именно тогда я поняла, что надежда жестока. Безжалостный подарок. Честность, завершенность, может показаться жестокой — но, в конце концов, это милосердие. — И тут ее голос превращается в сталь. — Между тобой и моим внуком нет никакой надежды на будущее. Никакой. Ты должна принять это.

— Я не могу, — шепчу я.

— Ты должна. Закон ясен.

— Но вы могли бы изменить закон. Могли бы сделать это ради нас… ради него.

— Нет, не могу.

— Вы же королева!

— Да, это верно, а у вашей страны есть президент.