– Акинфиев, – старательно повторила женщина.

– Скажешь: «Центральный аэровокзал. Рейс 3031. Билет К967».

– Ой, нет… Я не запомню, – сквозь слезы пробормотала Таисия.

– Это очень просто. Тебе тридцать лет. Вместе с дочерью вам тридцать один. «К» – Кобылкина. 967 – год твоего рождения. Повтори!

– Центральный аэровокзал. Рейс 3031. Билет К967.

– Акинфиеву расскажешь о Букельском и полковнике. Но только ему и никому больше.

Кобылкина прижала ребенка к груди и завыла в голос. Она порывалась что‑то сказать, о чем‑то спросить, но только плакала, плакала по несчастной своей жизни, давилась слезами, приговаривая:

– Господи! Да за что же мне… за что такое‑то?!

Рыбаков дождался, когда женщина замолчит, уткнувшись в детскую шубку мокрым от слез лицом, и в наступившей тишине отчетливо произнес:

– Как – за что?.. За сто долларов.

Посадив Кобылкину в электричку, он поехал на Ленинградский проспект, поставил в заранее занятую ячейку 3031 камеры хранения Центрального аэровокзала кейс, набрал шифр К967 и опустил жетон.

* * *

Два черных «БМВ‑750» подрулили к воротам большого кирпичного дома на окраине Балашихи. Первыми на сигнал отозвались собаки, затем из калитки вышел глухонемой, за которым сей особняк числился по документам. «Хозяин» исполнял здесь обязанности дворника и прислуги.

– Открывай! – махнул ему широкоплечий пассажир головной машины, опустив стекло.

Глухонемой бросился к воротам, отворил их ровно настолько, чтобы машины могли въехать, не задев створ.

Пассажиров оказалось двенадцать человек. Захлопали дверцы, навстречу вышли охранники. Весь их вид являл собой вариацию на тему известной картины «Не ждали».

– Где? – спросил возглавлявший колонну Круглое. Толстый охранник что‑то промычал с набитым ртом и указал глазами на второй этаж. Четверо остались снаружи, остальные вошли в дом. Круглое толкнул дубовую дверь, но та оказалась запертой.

– Открывай! Дело есть! – замолотил в нее кулаками экс‑гэбист.

Остальные рассредоточились по лестнице и помещениям. Кто‑то для порядка клацнул затвором.

– Ы‑ы‑ыы!.. – донеслось из‑за двери. – Суки‑и!!!

Лязгнула щеколда. Круглое и с ним Шалов вошли в комнату.

Обрюзгший белотелый коротышка с мокрыми толстыми потрескавшимися губами, не глядя на вошедших, вернулся на топчан и поднял руки над головой, словно в мусульманской молитве. Его плечи словно кто‑то кромсал или кусал, на смятом покрывале валялась окровавленная опасная бритва.

– Кого сучишь, Кных? – спросил Круглов и оседлал табуретку.

Шалов остановился в дверях.

– Суки‑и!.. – прохрипел Кных, разглядывая живот. – Клопы! Падлы, б…! Нашли место!..

– Где клопы?

– Под шкурой, ты, глянь!.. Живут. Поселились, бля!

Кных поднял на Круглова бельма с выцветшими, плохо различимыми зрачками. Зрачки бегали с сумасшедшей скоростью. Чувствовалось, что он не в состоянии остановить взгляд на чем‑нибудь одном.

– Спокойно, Кных, нет никаких клопов.

– Крови хочу, слышь?! Дело давай! Без крови не пойду! Всю выпили, гады‑ы!.. – завизжал бандит. Лицо его сморщилось, губы растянулись до ушей, сгнившие до половины мелкие зубы едва выглядывали из десен.

На столе лежал разобранный «Калашников», из‑за пояса Кныха торчала рукоятка «стечкина».

– Босс приехал, – сообщил Круглов. – Велел доставить тебя в «Сарагосу».