Безумный взгляд бандита сменился на более или менее осмысленный.

– Он тебе босс, чмо болотное, а не мне, – выплюнул Кных.

– Хватит! – крикнул Круглов. Он был одним из немногих, кто знал, как нужно разговаривать с эксцентричным бандитом. – Хватит дурку косить, Кных! Шалов, пойди намочи полотенце!

Как только они остались вдвоем, Кных потянулся, заложил руки за лысую, как бильярдный шар, голову.

– Что ему надо? – спросил он тоном человека в здравом уме и твердой памяти.

– Чтобы ты вернул «лимон» Опанаса жиду.

Кных долго осмысливал сказанное, потом вдруг затрясся в истерическом, визгливом хохоте, сделал непристойный жест и с ненавистью прошипел:

– А ху‑ху не хо‑хо?!

– Сегодня Рачка кончили, – сообщил Круглов. – Но он успел проболтаться, как вы ездили к Опанасу. Собирайся, Кных. Времени в обрез. Он хочет тебя с одним человечком свести.

– С кем?

– Деловой мент.

– Хто‑о?! – выдохнул бандит.

Появился Шалов с мокрым полотенцем и пузырьком йода.

– Передай боссу, Кных с ментами не базарит. За кого он меня держит, клоп?.. Забыл, кто ему «капусту» шинкует?! – стиснув руки в кулаки, вкрадчивым шепотом прошлепал губами бандит. Внезапно он выхватил «стечкин» и заверещал: – Перешмаляю, гадов!!! Кр‑р‑ровь пущу, сучье племя!!!

– Все? Или еще будет? – вздохнул Круглов, когда истерик замолк. – Я неблагодарный зритель, Кных. Цирк не люблю. «Лимон» жиду вернешь. Но я тебе ничего не говорил, понял? Скажешь, забрал у Опанаса, сам хотел отдать. А мент обещал сдать кого‑то из твоей братвы, кто работает на «муриков». Само собой, не за твои красивые глазки.

Блеклые глаза Кныха слегка прояснились, бег зрачков замедлился, дыхание стало глубоким и частым.

– У меня – «мурик»?! – воскликнул бандит и тряхнул головой. Потом он помолчал, словно что‑то мысленно прикидывая. – Вешаете, гады?! Заманить хотите?! Круглов встал.

– Времени мало. Я внизу. Охрана наша.

– Хрен тебе! – Кных потряс в воздухе указательным пальцем. – Или я беру своих, или…

– Своих для дела прибереги! А мои с ксивами. Одного тебя через пикеты провезти чего стоит.

Возражений Круглов слушать не стал. Спускаясь вслед за Шаловым по лестнице, он подумал, что Крапивин, пожалуй, прав: Кных становится опасен.

Неуловимый супербандит создал себе, как сейчас модно выражаться, «имидж». Эксцентричность его, наработанная, нажитая опытом общения с миром, который представлялся Кныху обезлюдевшим ночным зоопарком, была чем‑то вроде защитной маски, внешней оболочки, скрывающей суть. Те, кто видел Кныха в деле, поражались его жестокости, точности маневров, холодному расчету. Но во время «оттяжки» он мог вдруг упасть на пол и заголосить какой‑нибудь шлягер, пустить слюну или заплакать в голос, как большой ребенок, вспоминая мать и «сожженную врагами хату»; мог захохотать или затребовать пачку долларов и тут же всучить эту пачку охраннику «для детишек»; мог через полчаса кинуться на того же охранника с кулаками. Потом в одночасье от «горячки белой» не оставалось и следа, в глазах появлялись спокойствие и разум. Кных начинал строить планы очередного налета, подобно Чапаеву перед схваткой с каппелевцами, сидел над картой области с карандашом в руке, советовался с оруженосцами и теми, кому доверял в данный момент. Речь его тогда становилась связной, движения сдержанными, замедленными, как движения кота, подбирающегося к раненой птице. Никто никогда не знал и знать не мог, что у него на уме, какой фортель он выкинет в следующую минуту, каким словам верить, а какие отнести на счет кокаиновых «глюков».