– Сможете опознать эту фотокарточку? –Да.

– А почему вы ее запомнили, Пелешите? Не выспались, выпили, наутро болела голова, сильнейший стресс, как вы утверждаете. Черепанов мертв, кровь, попытка скрыться, страх, арест. А какую‑то карточку запомнили и сможете опознать?

От этого вопроса литовка растерялась и сникла.

– Он сказал тогда, что я… лучше, – пробормотала она после томительной паузы.

– Лучше, чем кто?

– Ну… чем та – на фото.

– Имени ее он не назвал? – улыбнувшись украдкой, спросил Зубров.

Зубров достал из папки фотографию солистки «Мига удачи» Елены Клейменовой, из бумажника – фото своей молодой жены и положил обе карточки на стол:

– Какая из них?

Пелешите внимательно посмотрела на фотографии, покачала головой.

– Нет, – твердо сказала она, – это не те. Вот ее я знаю, – девушка ткнула пальцем в Клейменову. – Лена, их солистка новая. А та была в купальнике. У моря.

К столу подошел Акинфиев и выложил цветную ксерокопию с фотографии Шарон Тейт:

– Она? – спросил старик. –Да.

– Вы уверены?

– Точно, это она.

– Раньше вы видели где‑нибудь такую фотографию?

– Нет. Раньше не видела.

Зубров с Акинфиевым переглянулись. Оба понимали, что последует за этим опознанием.

* * *

Если бы речь шла о соединении дел в одном производстве, то постановления Акинфиева, равно как и Зуброва, было бы достаточно. Но дело, по всему, обещало стать резонансным, и следователи выложили свои соображения Шелехову.

Начупр сник, глотнул корвалолу прямо из пузырька, поморщился и наконец глубокомысленно изрек:

– Было бы что соединять.

Молодого и неопытного Зуброва сей эзопов афоризм оставил равнодушным. А старик Акинфиев с сожалением, хотя и не без скрытого торжества, мысленно парировал: «Куда же вы теперь денетесь, голуби!»

Уголовно‑процессуальный кодекс предписывал возобновить производство по делам Авдышева и Конокрадова постановлением прокурора. В воздухе пахло серийным убийством.

В обшитый полированными панелями кабинет они завалили всем колхозом, избрав хорошо проверенную тактику «посоветоваться с мудрейшим из мудрых»: Акинфиев с Зубровым, «крутой опер» Рыбаков (с застывшей на губах полуулыбкой – не то восхищения прозорливостью Акинфиева, не то недоверия), правая рука Фирмача Жора Глотов и стажер прокурора Демидова Теплинский, за малый рост и толстые линзы очков прозванный Микроскопом.

– Ну‑с?.. – пощелкав массивной настольной зажигалкой, нарушил Шелехов затянувшуюся паузу. – Красиво девочка поет! А вы уверены, что это не инсценировка?.. Выкинула стакан и бутылку…

– А нож оставила, – с ученым видом знатока парировал не по рангу невыдержанный Микроскоп.

Все посмотрели на него с укором. Юный очкарик не знал, что на такие выходки тертый калач Шелехов отродясь не клевал. Глотов пнул стажера коленом.

– Не поет, Василий Михайлович, – подыгрывая настроению шефа, с деланной грустью заговорил Зубров и зашелестел бумагами. – В крови Пелешите обнаружили снотворное, производное бензодизепина. Трудно поверить, чтобы она перед тем, как прийти к любовнику, наглоталась снотворного. А потом – пыль…

– Какая еще пыль? – вскинул брови хозяин кабинета. Зубров получил заключение лаборатории за десять минут до визита к начальнику; что же до Акинфиева, то он и вовсе о нем не знал.

– Обыкновенная комнатная пыль, – перехватив красноречивый взгляд следователя, заговорил криминалист Глотов.