В то, что Рачинский расколется перед Акинфиевым, он не верил: этого бандита следовало «брать на пушку», пугать, но с умом. Тут нужны были такие факты и фамилии, чтобы у него не осталось другого выхода, кроме признания.

Прокуратура, по убеждению опера, этого делать не умела. Рачинский и ему подобные на допросах отнекиваются, молчат или ссылаются на беспамятность, всеми доступными способами затягивая время в надежде на побег.

Нет, здесь нужно было блефовать и только!

Рыбаков припарковался у приемного покоя, позвонил. Он предъявил удостоверение милицейскому охраннику, потребовал доктора Плужникова и в сопровождении заспанного дежурного врача быстро поднялся на второй этаж.

– Спит? – справился опер на ходу, надевая предложенный санитаркой халат.

– Полчаса назад спал, – уточнил Плужников. – Вы, старший лейтенант, недолго с ним. Он еще не адаптировался, возможен нервный срыв.

В маленьком помещении с окошком во двор стояло две койки. Одна была аккуратно прибрана, на подушке, сложенный треугольником, покоился комплект накрахмаленного белья; на другой лежал Рачинский с лицом цвета чалмы из бинтов на его голове и черными открытыми глазами, устремленными в потолок.

– Как вы себя чувствуете, больной? – склонившись над ним, справился Плужников.

– Хорошо, – покосился Рачинский на Рыбакова. – Пить хочу.

Интересно, где они установили «жучок»?» – обшарил старлей глазами стены, пока врач держал перед лицом пациента керамический поильник с длинным носиком.

– Недолго, – поправив подушку, шепотом напомнил Плужников и вышел.

Рыбаков уселся на табуретку рядом с раненым.

– Где скрывается Кных, Стас? – без разгона начал опер. Рачинский вздрогнул, прикрыл глаза.

– Не знаю такого, – проговорил он едва слышно.

К подобному ответу сыщик был готов, более того – другого не ждал.

– А Круглова ты знаешь? Глаза раненого забегали.

– Какого… Круглова? – выдавил наконец Рачинский и остановил взгляд на Рыбакове.

– Не валяй дурака, у меня нет времени! Того самого, с которым вы работали в отделе безопасности «Коммерсбанка» у Крапивина?

Теперь молчание длилось минуту, задрожавшие пальцы исчезли под одеялом.

– Ну… – последовало после паузы.

– Что «ну»? Знаешь или нет?

– А что с ним?

– Ты неправильно понял, Стас. Я спрашиваю – ты отвечаешь. Кто замочил Опанаса? Только быстро!

– Какого еще…

– Большакова. Или его ты тоже не знаешь?.. А вот он мне о тебе рассказывал.

– Не бери на понт, начальник, – проговорил Рачинский и отвернулся, насколько позволяла повязка. – Все. Нет базара, устал я.

– От чего ты устал? От кочевой жизни? Прятаться устал или бояться?.. Это хорошо. Женился бы на Кобылкиной, дочь растил.

– Нет у меня никакой дочери.

– Снова брешешь, Стас. Есть у тебя дочь. Хорошая девочка, Олюшка. Но мне наши с Таисией откровения расписывать некогда. Выбирай. Завтра‑послезавтра тебя перевезут в тюремную больницу: Если это «двадцатка» – у Кныха там хорошие концы. Он оттуда уходил при полной охране – без единого выстрела. Не думаю, что ты такая важная шишка, чтобы тебя персонально сторожили. А нравишься ты, Стас, далеко не всем. Не знаю, где тебя завалят – по пути в тюремку или там на месте, но имей в виду: поможешь мне выйти на Кныха, которому ты больше не нужен, я помогу тебе слинять.