Рачинский лежал неподвижно. Рыбаков встал, дернулся в сторону выхода.

– Кому это я не нравлюсь? – прохрипел раненый бандит.

– Вот, начинаешь думать! Правильно. Потому что понимаешь: нам ты все равно все расскажешь, а подельники твои допроса не допустят – перед первым же и порешат. Слышал я краем уха, будто начальник областного РУОПа Карпухин самолично с тобой потолковать хочет. Ему‑то ты все расскажешь?

По тому, как часто‑часто задышал Рачинский, как напряглось, подобралось его исхудавшее тело под тонким больничным одеялом, Рыбаков понял: насторожился!

– Нечего… мне… рассказывать, – вырвалось из потрескавшихся губ.

В палату заглянул Плужников, Рыбаков постучал по циферблату наручных часов и поднял указательный палец, что означало: «Еще буквально одну минуту!»

– Ну, так уж и нечего! – заговорил опер, когда они снова остались вдвоем. – Кто тебя на работу в «Коммерсбанк» устроил, например?

– В газете объявление прочитал.

– Нет, Стас. Не помещали объявления. Гаврюшин тебя устроил, Леон Данилович из АТП «Дальрейса».

– Какой еще…

– Ладно, брось! Тот самый, с которым ты в автотранспортной колонне в восемьдесят девятом познакомился. Он тебя через Юшкова Виктора Васильевича, сотрудника отдела безопасности банка, и сосватал. Когда ты из кичмана вышел и лапу сосал.

– Фуфло! – презрительно процедил Рачинский сквозь плотно сжатые зубы. Его влажное от пота лицо исказила гримаса боли. – Никакого Гаврюшкина я не знаю. Букельский меня устроил. Кобылкина в быткомбинате работала, где его жена начальницей, в речном порту.

Уловка сработала. Опер с самого начала чувствовал, что отставной полковник врет, но теперь его интересовало не это.

– Ладно, Рачинский… – вздохнул старлей, – он же Рачок… он же Таксист… я и без тебя, как видишь, знаю достаточно. Меня интересует Кных. Интересует, потому что у меня к нему личное дело имеется. Привет ему хочу передать от Большакова Афанасия Тихоновича, тебе больше известного по кличке Опанас. Так что, сговоримся? – Рыбаков наклонился к самому уху раненого. – Пока мы тут одни?

Не то он переиграл, не то Рачинский тоже подумал о «жучке», но у бандита хватило ума не идти на разговор.

– Путаешь меня с кем‑то, начальник, – ответствовал Рачок‑Таксист. – Знать не знаю ни о каком Опанасе и Кныха ни разу в глаза не видел. – Он вдруг рванулся, привстал, превозмогая боль, и громко позвал: – Сестра!.. Эй!.. Уберите от меня этого!.. Больно!!. Укол дава‑ай!.. А‑аа!.. – Раненый обхватил обеими руками свою чалму и рухнул как подкошенный.

Рыбаков сунул ему под подушку заранее заготовленный листок с телефоном.

– Ну, смотри, артист. Вспомнишь что – тут тебе телефончик, по которому меня найти можно.

В дверях он столкнулся с сестрой, которая катила установку для переливания. За ней по коридору спешил Плужников. Рыбаков кивнул ему и зашагал к лестнице, на ходу снимая мятый халат.

Он понимал, что своим визитом вызвал огонь на себя, однако другого пути не видел. Теперь оставалось только ждать.

23

Белый‑белый снег. Заросли промерзшего кустарника: любовно прописанные ветки скрещиваются, ломаются под натиском ветра, звенят от мороза. Вот‑вот стемнеет, уже проклевывается месяц в дымке причудливых облаков. За пролеском, сколько видит глаз, простирается заснеженное поле, чем‑то похожее на дюны. Нет через него пути: нет горизонта, поле сливается с мраморным безжизненным небом, образовывает единое замкнутое пространство, продуманно подчеркнутое круглой рамочкой.