– Рассказываю, – заговорил Борис и вперил в собеседника тяжелый взгляд. – Пересекались мы с тобой в мае девяносто первого года.

И тут художник вспомнил, в одно мгновение, потому что никогда не забывал. Рот его приоткрылся в немом крике, глаза потухли, он съежился и задрожал.

– Теперь ты меня узнал окончательно, я вижу, – Борис залпом выпил коньяк. – Давай, чего ждешь? С перепугу‑то самое милое дело. И поговорим как мужики – о тех делах, которыми мы с тобой повязаны.

Симоненко выпил почти полный стакан, не почувствовав крепости, словно это был не коньяк, а лимонад.

– Я в девяносто первом в мае в армию уходил. Много кого видел. Люди разные попадались, – уклончиво сказал он, понимая, как нелепо это выглядит.

Борис достал из кармана фотографию красивой загорелой девушки в бикини на фоне буйной тропической растительности.

– А ну‑ка, напрягись, студент. Это она? Дрожащей рукой Симоненко взял снимок, всмотрелся.

– Кто это? – механически спросил он.

Мощный кулак Бориса с грохотом опустился на стол. Подпрыгнули бутылка со стаканом, долька яблока свалилась на пол.

– Только не надо мя‑ля, Андрюша!!. Я к тебе не мемуары писать пришел! И не картинки, понимаешь, рисовать! Нужен ты мне, как рыбе зонтик!.. – Он вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой, выпустил струю вонючего дыма в лицо собеседнику и заговорил спокойнее. – Я ту бабенку почти не запомнил. Потом слова на обороте прочитал… Ты тоже почитай, почитай! Чего на меня уставился?..

Андрей перевернул фотографию, удивленно посмотрел на гостя.

– Вот, так‑то лучше… Что, думаю, за хреновина такая?.. У меня такой не было. Никого не было. Из армии вернулся, женился – и все. Тот наш загульчик из сборного все покоя не давал. Хорошо порезвились. Только вот лицо ее забыл. Чувствую – неспроста эта картинка ко мне попала. Ну, дела, думаю, японский городовой!.. Летом я случайно Конокрадова встретил. Помнишь его?.. Мы с ним тогда спелись, ты‑то с «седьмой» командой первым из нас в Дальневосточный округ уходил, на следующий день, а мы еще в сборном парились, от «крэка» оттягивались…

– Я в Забайкальском служил, – вырвалось у художника.

– Это я знаю, Андрюша, – брезгливо поморщившись, махнул Борис и наполнил стаканы. – Я теперь в военкомате служу, так что, как видишь, тебя вычислил.

«Шантаж пойдет, – подумал Симоненко и почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Только что с меня возьмешь? Что я ему, новый русский?.. Всю стипендию отдаю за общагу, родичи пришлют с гулькин нос… Кручусь, подрабатываю где придется – и все равно иной раз пообедать не на что».

– Так ты пришел, чтобы эту фотку мне показать, – с деланной невозмутимостью поинтересовался студент.

– Не гони волну, Айвазовский, – отрезал Борис и погасил окурок в крышке от банки из‑под варенья. – Так вот, Артуша понятливее тебя оказался: про то, как мы на угнанной тачке по лесу катались, а потом эту бабу всемером трахали, не забыл. Но про картинку и не заикался – не получал, значит. Рассказал, что один из нас, некто Черепанов, в артисты подался, в ансамбле поет. Я о нем забыл, а недавно вдруг газету открываю, бац: кокнули соловья‑разбойника! Между прочим, слова, что здесь написаны, – из его песенки. Я потом его по портрету в газете узнал. Решил с Конокрадом это убийство обсудить – он мне при встрече летом на пивной этикетке адресок начирикал. Поехал к нему в Мытищи, а его самого, оказывается, уже месяца полтора как в живых нет!.. Мать его сказала, следователь в связи с его смертью интересовался каким‑то Авдышевым. Отыскал я в своем военкомате наш призыв.